Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Самые опасные для лодки те бомбы, которые взрываются по диагонали под ее килем, потому что именно снизу расположено больше всего фланцев и наружных отверстий. Чем больше глубина погружения, тем меньше радиус поражения: давление воды, которое само по себе представляет угрозу на такой глубине по причине возрастающего давления на швы лодки, также снижает радиус действия бомб — на глубине сто тридцать метров он составляет что-то около пятидесяти метров.
Внезапно на наш корпус высыпается горсть камней.
— АСДИК! [51] —
По спине пробегает дрожь: ультразвуковая система обнаружения!
Попадание ее направленного луча в наш корпус производит этот негромкий звенящий, чирикающий звук. В абсолютной тишине он производит впечатление сирены. Интервал между импульсами — около тридцати секунд.
— Выключите ее! — хочется мне закричать. Это чириканье царапает прямо по нервам. Никто не в силах поднять голову или промолвить хоть слово, хотя она обнаружит нас, даже если мы будем немы, как могила. Теперь тишина нас не спасет. Бесполезно выключать электромоторы. Обычные гидрофоны можно обмануть, остановив электродвигатели, но АСДИК реагирует не на звук, а на нашу массу. Толща воды больше не является для нас защитой.
51
ASDIC (англ. ) — Anti-Submarine Development Investigation Committеe — Комиссия по разработке противолодочного вооружения.
Нервное напряжение подобно заразе. Мои руки трясутся. По счастью, мне не приходится стоять, вместо этого я могу сидеть в круглом проеме люка. Я проделываю упражнения, которые не требуют заметных телодвижений: сглатываю, моргаю, скриплю зубами, корчу гримасы — скосим лицо направо, теперь — налево, погоняем слюну меж зубами.
Акустик шепчет:
— Становится громче!
Командир отпускает стойку перископа, проходит мимо меня разве что не на цыпочках:
— Направление как-то изменилось?
— По-прежнему двести девяносто пять градусов.
Четыре разрыва следуют один за другим. Едва нас перестает трясти и утихает булькающий рокот после детонации, как командир негромко произносит:
— Он был отлично замаскирован, этот довольно старый корабль, такой приземистый.
Сильный толчок снизу подбрасывает меня. Звенят пайолы.
— Двадцать семь — двадцать восемь! — считает штурман, пытаясь подражать деланному спокойствию Старика.
По полу с грохотом прокатывается ведро.
— Черт бы вас всех побрал — тихо!
Теперь звук такой, как будто в жестяную банку насыпали гальку, и стали встряхивать ее то в одну сторону, то в другую; между быстрыми потряхиваниями резкое чириканье сменяется более громким поющим звук — крутящиеся лопасти винтов корвета. Я неподвижно стою, замерев на месте. Я не решаюсь сделать даже малейшее движение; как будто легчайшее шевеление, даже самый тихий шелест, притянут к себе перемалывающие
Еще пять бомб! Штурман приплюсовывает их к предыдущим. Выражение моего лица не меняется. Командир поднимает голову. Отчетливо выделяя каждое слово, он произносит под звук эха молотящей нас воды:
— Спокойно — спокойно, господа. Это все ерунда.
Его спокойный голос помогает нам, успокаивая наши натянутые нервы.
Теперь по нашим головам долбит непрерывный звон, как будто гигантская колотушка без остановки молотит по стальному листу. Двоих или троих из нас начинает бить дрожь.
Мутный воздух повис синими слоями. И опять тяжелые разрывы.
— Тридцать четыре — тридцать пять — тридцать шесть! — на этот раз счет ведется шепотом.
Командир сохраняет спокойствие:
— Какого черта — может, перестанешь?
Он снова уходит в себя, рассчитывая курсы. В лодке — гробовая тишина. Спустя некоторое время вновь раздается шепот:
— Куда он движется сейчас?
— На двести шестьдесят градусов — становится громче!
Командир поднимает голову. Он принял решение.
— Право руля до отказа! — и сразу же после этого. — Акустик — мы уходим вправо!
Команда должна быть передана через всю лодку на корму. Я с облегчением передаю ее дальше по цепочке. Боже мой, откуда только можно сейчас найти в себе силы сделать что-то — поворачивать штурвалы, двигать рычаги, встать к насосам…
Акустик снова высовывается в проход. Его глаза открыты, но они смотрят в никуда. Его голос похож на тот, каким вызывают духов во время спиритического сеанса:
— Кажется, нарастает — двести тридцать — двести двадцать.
— Оставить лишь необходимое освещение, — командует Старик. — Одному дьяволу известно, как долго нам еще будут нужны аккумуляторы.
Акустик опять докладывает:
— Снова атакуют — звук на двухстах десяти градусах — быстро нарастает! Совсем рядом!
Он не может сдержать свое волнение.
Командир приказывает:
— Оба двигателя — полный вперед!
Секунды тянутся бесконечно долго. Ничего. Никто не шевелится.
— Будем надеяться, они не пригласили своих друзей! — Старик высказывает страшную мысль, которая уже давно гложет меня: минные заградители, убийцы… Свора собак — зайцу конец.
Кто бы ни пытался подцепить нас сейчас на крючок, ясно одно: он не новичок, а мы полностью беззащитны, хоть в наших пусковых установках — пять торпед. Мы не можем всплыть, мы не можем броситься из укрытия на врага. Мы не можем даже почувствовать мрачной решимости, которую обретаешь, просто сжимая в руке оружие, пускай даже и бесполезное. Мы не можем даже заорать на них. Только уползать. Опускаться глубже. Интересно, на какой глубине мы сейчас находимся? Я не веря своим глазам: стрелка манометра замерла на ста пятидесяти метрах. «Верфь гарантирует триста», — мелькает в моей голове мысль.