Подмастерье Элвин
Шрифт:
— Я все скажу тебе. — Пегги даже не пришлось вглядываться в тропки маминой жизни. Она сразу увидела, сколько радости найдет мама в этом малыше. — Если ты примешь его и будешь относиться к нему как к родному сыну, то никогда об этом не пожалеешь.
— А папа? Он тоже будет хорошо с ним обращаться?
— Неужели ты собственного мужа не знаешь? — удивилась Пегги.
Мама шагнула к ней, кулаки ее были крепко сжаты, хотя она еще ни разу в жизни не ударила Пегги.
— Ты мне не умничай, — одернула она.
— Когда я Смотрю, я говорю так, как говорю, — ответила Пегги. — Ты пришла ко мне как к светлячку, вот я и говорю с тобой как светлячок.
— Тогда
— Все очень просто. Если ты не знаешь, как твой муж будет обращаться с мальчиком, значит, ты вообще не знаешь этого человека.
— Может, и не знаю, — нахмурилась мама. — Может, я совсем его не знаю. А может, знаю и хочу, чтобы ты сказала, права я или нет.
— Ты права, — промолвила Пегги. — Он будет хорошо обращаться с ним, и мальчик ощутит себя любимым.
— Но будет ли он на самом деле любить его?
На этот вопрос Пегги отвечать не собиралась. Любовь не вписывалась в образ папы. Он будет заботиться о мальчике, потому что так нужно, потому что это его долг, но малыш не поймет разницы, он примет это чувство за любовь, только такое отношение куда более надежно, чем любовь. Но чтобы объяснить это маме, пришлось бы ей все рассказать. Пришлось бы объяснить, что папа поступает так потому, что ему не дают покоя старые грехи, а мама еще не готова — и никогда не будет готова — выслушать эту историю.
Поэтому Пегги подняла голову и ответила так, как обычно отвечала, когда люди принимались расспрашивать ее о том, чего на самом деле не желали слышать.
— На этот вопрос должен ответить он сам, — сказала Пегги. — Ты же должна знать лишь одно — тот выбор, что ты сделала в своем сердце, достойный. Одно это решение полностью изменило твою жизнь.
— Но я еще ничего не решила, — запротестовала мама.
Однако она все равно пойдет к Берри, попросит сказать, что это их сын, и оставит мальчика себе на воспитание. В мамином сердце не осталось ни единой тропинки, которая вела бы к иному будущему.
— Ты все уже решила, — возразила Пегги. — И ты радуешься своему выбору.
Мама повернулась и ушла, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить проезжего проповедника, который спал в комнате прямо над крыльцом.
На секунду Пегги завладело некое смутное беспокойство, но что было ему причиной, она так и не разобралась. Если б она немножко подумала, то наверняка бы осознала, что причиной этого неясного волнения стала ложь — сама того не желая, Пегги обманула свою мать. Когда Пегги Смотрела для кого-то другого, она тщательно проверяла все тропки, даже те, которые человек никогда не выберет. Но сейчас Пегги была настолько уверена в себе, она прекрасно знала маму и папу, поэтому не позаботилась взглянуть, что ждет их впереди, проверив только ближайшие несколько лет. Так всегда происходит в семье. Вроде бы отлично знаешь друг друга, вот почему мы и не пытаемся узнать своих родных поближе. Пройдут годы, и Пегги вспомнит этот день, гадая, каким образом она умудрилась проглядеть надвигающуюся беду. Сначала она решит, что ее подвел дар видения. Но на самом деле это не так. Это она подвела свой дар. Она не первая ошиблась и не последняя, ошибка эта была не из самых ужасных, но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь жалел о своем промахе больше, чем Пегги.
Секундное беспокойство прошло, и Пегги тут же забыла, что ее что-то терзало. Ее мысли обратились к чернокожей девочке, лежащей в гостиной. Беглянка проснулась, глаза ее были открыты. Малыш по-прежнему капризничал.
Девочка слишком ослабела, чтобы говорить, но Пегги понимала все без слов, она слышала, что хочет сказать беглянка, и ответила ей.
— Моя мама возьмет твоего мальчика к себе, — успокоила ее Пегги. — И она никому не позволит сделать из него раба.
Больше всего на свете девочка хотела услышать эти слова — эти слова и причмокивание, тихое мычание, фырканье малыша, с жадностью приникшего к ее груди.
Но Пегги нужно было пообещать ей еще кое-что, прежде чем девочка умрет.
— Мы расскажем малышу о тебе, — продолжала она. — Он узнает, что ты пожертвовала жизнью ради того, чтобы улететь и подарить ему свободу. Он никогда не забудет тебя, никогда.
Затем Пегги заглянула в огонек сердца мальчика, чтобы посмотреть, что ждет его в будущем. Все тропки были проникнуты болью, ибо какую из дорог ни выбери, жизнь полукровки в городе белого человека нелегка. Однако Пегги разглядела настоящую душу малыша, чьи пальчики сейчас цепляли и царапали мамину голую грудь.
— Ради него стоило умереть, это я тебе говорю честно.
Девочка восприняла эти слова с радостью. В сердце ее воцарился покой, и она снова заснула. Вслед за мамой засопел наевшийся малыш. Пегги подняла его, завернула в одеяло и положила на согнутую руку матери. «Пусть последние секунды своей жизни мама проведет с тобой, — молча сказала она мальчику. — Потом мы расскажем тебе, что она умерла, сжимая тебя в своих объятиях».
Умерла… Папа вместе с По Доггли копал ей могилу; мама ушла к Берри, чтобы убедить их помочь спасти жизнь и свободу ребенку; да и сама Пегги думала о девочке как о мертвой…
Но она еще жила, искорка жизни по-прежнему теплилась в ней. Жаркая ярость вспыхнула в Пегги, потому что она внезапно вспомнила — какой же она была дурой, раньше об этом не подумав! — что один человек из тех, кого она знает, обладает даром исцелять больных. Разве не он склонился над Такумсе после битвы за Детройт, когда тело великого краснокожего было усеяно дырами от пуль? Разве не Элвин исцелил Такумсе? Элвин мог бы спасти эту девочку, будь он здесь.
Она устремила глаза в темноту, отыскивая ярко горящий огонек, огонек, который узнавала с первого взгляда, ибо даже собственное сердце она не знала настолько хорошо. Да, вот он, бежит в ночной тьме, бежит путями краснокожего человека, как будто во сне, и земля, обволакивающая его, — это его душа. Он передвигался быстрее, чем любой бледнолицый, он обогнал бы самую быструю лошадь, скачущую по лучшим дорогам меж Воббской рекой и Хатраком, но сюда он прибудет не раньше завтрашнего полудня, а к тому времени девочка-беглянка умрет и будет похоронена на семейном кладбище. На каких-то двенадцать часов она разминется с единственным человеком в стране, который мог бы спасти ей жизнь.