Подменыши
Шрифт:
– Кто ты? – хрипя, спросила она.
– Эльф, – ответил парень. – Я друг Сатира.
Он был невысок, худ и выглядел так, словно только что оправился от приступа тяжелой болезни, но она все еще тлеет в нем, незаметная и неизлечимая, как ностальгия.
– Где Сатир? – прошелестела Белка.
– Куда-то ушел, сказал, скоро вернется. И еще он просил передать, чтобы ты не волновалась. Теперь все будет хорошо. Отдыхай.
Она закрыла глаза, а вскоре тяжелый, как гранитная глыба, сон накрыл ее, и Белка
В метро Сатир купил телефонную карту, позвонил парню из организации по прозвищу Гризли.
– Не приезжай ко мне, – сразу сказал тот. – Встретимся на площади…
– Я никуда не поеду, мы вообще больше не встретимся, – сказал
Сатир. – Я уезжаю в Карелию, у меня там в тайге живет знакомый отшельник. Так что выкладывай все по телефону, и побыстрее. – Никуда уезжать он, конечно же, не собирался, сказал скорее из конспирации.
– Верно. Тут вокруг меня какая-то подозрительная возня происходит.
Следят, по-моему. – Гризли помолчал. – Сегодня по всем каналам показывают репортаж о взрыве памятника и стрельбе. Истомина показали мертвого. Во всех ракурсах, со смакованием. Обгорел до неузнаваемости. Объясни, почему он вообще загорелся?
– Не время сейчас. Дальше.
– Ваню показали. Очки, пистолет… – Он снова замолчал.
– Да быстрее же! – рявкнул Сатир, оглядываясь по сторонам. Пока вокруг ничего подозрительного не происходило. Обычная московская суета.
– Когда фейерверк начался, вас тоже видно было, но смутно. Как вы побежали, через забор перелезли. Потом показали, как собаку за вами пустили. Это как шоу было! – Он завелся: – Твари! Твари! Потом еще собак подвезли. Показывали, как они след берут, как отпускают их.
Повторяли в каждом выпуске новостей. Репортер с радостью орал:
“Жалко, что вы не чувствуете запаха пороха и гари, что стоит здесь!”
Пожиратели падали.
Вообще, это чудо, что вы ушли. Молодцы!
– Из наших уже забрали кого?
– Я созванивался, пока никого. Но точно сказать трудно. Кто на дно лег, кто куда…
– Вызовут в ФСБ – ничего не бойся. Мы все спланировали без вас.
Рассказывай начистоту. Портреты описывай, не стесняйся. Нам теперь все равно. Скоро мы будем далеко.
– Спасибо, – отчего-то сказал Гризли. – Живите. Привет Белке.
Погоди, кто-то в дверь звонит.
Трубка стукнула, прошло несколько секунд.
– Все, за мной пришли. Я в глазок глянул: в штатском, незнакомые.
Скорее всего, оттуда. Давай поговорим напоследок. Как там Белка? Она с тобой?
– Нет, она… Она в одном потаенном месте, там не найдут.
– Да, Белка всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. А у меня никогда не получалось. Я большой, мне нигде не спрятаться.
На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь.
– Знаешь, –
Вокруг леса, болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени…
Удары участились. Сатир заговорил быстрее:
– Если бы ты видел… Там рыба ходит стаями, сверкая чешуей на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что ее замечаешь, только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня…
Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли наверняка даже не сопротивлялся. Большой, добрый, ни разу в жизни никого не обидевший и не ударивший.
Квартира в полуподвале старого дома, которую снимал Эльф, превратилась в лазарет. Белка выздоравливала медленно. Много спала и часто стонала во сне, держась за перебинтованное горло. Сатир же спал совсем мало, и днем и ночью с готовностью отзываясь на каждое движение больной. От постоянного недосыпания глаза его покраснели и чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более что в грязное окно, едва-едва выступавшее над тротуаром, скудный ноябрьский свет почти не попадал.
В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу.
Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнес:
– Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что все на свете пустота и прах.
– Может, и так… – Сатир не отрывал взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли. – Ладно, хватит болтать, Белку разбудим.
– Белка – это святое. Пусть спит.
– А я и не сплю вовсе, – раздался сиплый голос. – Можете не стесняться.
– Мы с Сатиром тут решили, что все прах и тлен, – сказал Эльф.
Белка вздохнула:
– Идиоты вы, братцы. Если все вокруг – ничто, идите и бросьтесь с крыши. Или повесьтесь. К чему затягивать бессмысленное существование?
В комнате стало тихо.
– Или все-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну или подозреваете хотя бы, что он есть?