Поднимите мне веки

Елманов Валерий Иванович

– Чай, вовсе ослеп, княже, коль не зришь, яко царевна грустит?! – бесцеремонно влезла в мои раздумья Марья Петровна и тут же без лишних слов бесцеремонно протянула мне футляр с гитарой.

Я немного застеснялся, начав отнекиваться, но ключница сурово проворчала, что дитя надобно развлечь, да к тому же в разговор встряла и сама Ксения, которая находилась рядом и, узнав, в чем дело, вначале несколько удивилась:

– Нешто князь Федор Константиныч и впрямь на гуслях умелец?

«Молодец, царевич! – мысленно похвалил я отсутствующего

Годунова. – И впрямь слово свое держит и тайну хранить умеет».

– Он на чем хошь умелец, – незамедлительно подтвердила травница, за что была награждена моим суровым взглядом, но деваться было уже некуда – на меня смотрела она и вновь таким взглядом, что...

Словом, пришлось играть.

Колебался же я по той самой причине, по которой просил Федора не рассказывать сестре.

Квентин. Именно грустный шотландец встал у меня перед глазами, поскольку если сейчас начать петь, то получится, что я как-то... Ну не соблазняю, но завлекаю.

«И ладно! – сердито отрезал я. – И пускай. Все равно у меня уже сил нет сдерживаться! Что я, железный, что ли?! Люблю я ее, и точка, а потому... будь что будет!»

После первых аккордов народ, вольготно расположившийся на ночлег на небольшой полянке близ реки, сразу шустро потянулся обратно к стругу, так что вторую песню слушали затаив дыхание уже все ратники, тесным кольцом окружив нашу маленькую каютку.

После третьей делегация из числа особо приближенных, то бишь Самохи, десятников и Дубца, ссылаясь на то, что перегородка сильно глушит звуки, стала умолять, чтобы я вышел наружу – уж больно душевная песня.

Пришлось уважить, и... не пожалел.

Признаться, глазам не поверил, когда после исполнения «Песни о борьбе» все того же любимого мною Высоцкого я увидел не только восторг на лицах, но и слезы, выступившие на глазах у некоторых ребят.

Они деликатно, украдкой стекали по щекам невозмутимого Дубца, ручьем лились у Ждана, а Самоха, по-моему, даже не затаил дыхание, а вообще перестал дышать.

Не берусь утверждать, что это моя заслуга. Скорее всего, тут наложилось множество обстоятельств – и романтическая обстановка, и необычность исполнения, ибо так на Руси еще никто не пел, да и диковинный музыкальный инструмент тоже сыграл свою роль.

Но главное, как мне кажется, слова. Думается, если бы я просто произносил бы их, не пользуясь никаким музыкальным сопровождением, эффект был бы тот же самый, ну разве чуть-чуть слабее.

Впрочем, столь же горячо они приняли и другую – веселую «Сказку о вепре». Я специально выбрал именно ее, чтоб получился контраст, да и интересно было посмотреть, как станут реагировать.

Оказывается, юмор русским народом всегда воспринимается одинаково горячо. И без разницы, какой на дворе век – двадцать первый или семнадцатый. Разумеется, если это стоящий юмор.

Честно говоря, когда я сам услышал ее впервые, то даже тогда она вызвала у меня лишь улыбку, не больше. Но тут ратники так заразительно покатывались

от смеха, что и мне еле удавалось сдерживаться, дабы не присоединиться к ним на середине очередного куплета.

Одинец же, по-моему, и вовсе напрудил в штаны, поскольку едва только закончилась песня, как он сразу, в чем был, ринулся в реку, заявив, будто ему надобно немедля остыть, иначе брюхо сомлеет, и проторчал в воде подозрительно долго, слушая следующие три песни за бортом и изредка шумно фыркая оттуда, словно расшалившийся водяной.

Играть пришлось допоздна – не отпускали.

Приказать, конечно, слушатели, кроме разве что одной из них, были не в силах, это моя привилегия, но смотрели ратники так умоляюще, что я не выдерживал и в ответ на немые просьбы нехотя говорил: «Ну все, теперь последнюю, и пора отдыхать, а то завтра рано подниматься».

Под конец, уже не обращая внимания на их взгляды, я встал и хотел сурово заявить, что последняя песня исполнена, но тут напоролся на умоляющие глаза царевны.

И ты, Брут!..

Думаю, что было уже за полночь, когда мне на помощь пришла травница и властно – не поспоришь – заметила:

– А ить ваш воевода не железный – ему тож почивать хотца, да и царевне на покой надобно.

– А завтра? – робко спросил Самоха.

– Завтра, – задумчиво повторил я и, представив, как будут с непривычки болеть пальцы, уже хотел было сказать, что придется устроить перерыв, но вновь не устоял перед этим безмолвным красноречием и ответил уклончиво: – Мы и без того сегодня не столь уж много проплыли, а учитывая, что недоспите, то и завтра много на веслах не наработаете. Нам же позарез через три дня надо выйти к Волге.

– Коли надо, стало быть, выйдем. Назначай завтрашний рубеж, княже, и ежели не доплывем, то никаких песен, – твердо произнес Самоха и оглянулся на остальных. – Верно я сказываю?

Все дружно и радостно загомонили, принявшись в один голос уверять, что они запросто куды хошь, лишь бы...

– Согласен, – кивнул я.

Играть мне назавтра по-прежнему не хотелось, так что я, припомнив собственные расчеты и населенные пункты маршрута, не задумываясь назвал... Волок Ламский [54] .

54

Ныне Волоколамск.

Присвистнул лишь один Травень, который до прихода в полк как раз и занимался речными перевозками, а потому хорошо знал, какое количество верст отделяло назначенный мною следующий пункт ночевки от места нашего нынешнего ночлега.

– Это ж до Рузы еще сколь, да опосля по Волошне, да там тащить струг до Ламы – нипочем не поспеть, – заметил он.

– Это нам-то не поспеть? – хмыкнул Самоха. – Да мы куды хошь поспеем. Главное, чтоб ты сам повернул вовремя в эту свою Рузу да опосля в Волошню, а уж мы расстараемся...