Подноготная любви

Меняйлов Алексей

Бытует мнение, что, составляя любовный треугольник, ведущая сторона пытается компенсировать в дополнительной связи то, что недополучила в браке. И действительно, при анализе любого отдельно взятого треугольника при определённых умственных усилиях можно выявить некий у супруга недостаток, требующий компенсации: слаб интеллект, незначительно социальное положение, недостаточен рост, избыточен вес, легковесен и т. п. Однако, анализ множества любовных треугольников в жизни одного человека показывает, что компенсируют, похоже, всё подряд, или, что то же самое, — ничего. Отсюда, измены явно самоценны и самоцельны, просто потому, что измены, это просто следствие безудержного стремления ко греху. Грех же есть смерть, и мы вновь возвращаемся к понятию «некрофилия».

Итак,

некрофильная жена нашего молодого человека, не сформировавшись как личность, живёт, просто выполняя ранее полученные внушения. Возможен вариант, что ей некогда было внушено таким же, как она, некрофилом, что брак один — и на всю жизнь. Если такое внушение есть — то она может быть безупречно верна или, во всяком случае, изменяя, ни за что не допустит развода. Но ведь тело памяти может такого внушения в себе и не носить. Если так, то повод развестись находится. Наш же молодой человек через некоторое время вступает в очередной брак с очередной женщиной, совсем внешне на первую не похожей. Скажем, притомился от истерик — выбрал непоколебимо сдержанную. Но поразительно — история в точности повторяется вновь, с той лишь разницей, что вместо заросших грязью стен на кухне там устанавливается ошарашивающая гостей стерильная чистота. Выбрав женщину с другим темпераментом, он, тем не менее, остался верен своей матери в главном — гримаса принюхивания характерна и для новой жены. Этот цикл браков может повторяться некоторое число раз, пока молодой человек вдруг резко не сойдёт с круга: сопьётся, станет холостяком или, наоборот, стиснув зубы, будет доживать свой век с матерью своих детей, стараясь не думать, что в семье могут быть какие-то красивые, добрые отношения; возможен и другой вариант: ознакомиться с закономерностями эволюции носителей некрофилии. Если он эту концепцию воспримет, то у него появляется возможность уже не бездумно, а по молитве принять себе в дар биофилку.

Поскольку способность понимать — дар, который мало кто соглашается принять, то типичная судьба находит своё завершение в старости, отягощённой женой, болезнями (которых с биофильной женщиной не было бы) и горестным созерцанием несчастной семейной жизни своего сына, которому (удивительно!) также попалась неудачная жена.

Уже хотя бы из этого примера, узнаваемого в судьбах многих, видно, что говорить только о приторно-прекрасном есть опасное заблуждение, которым упиваются любители дамских журналов, но в которое не впадали люди, им противоположные, — скажем, библейские пророки.

Зеркальная судьба реализуется и у многих женщин. Первый муж — алкоголик. Она «горько» плачет, устраивает ему сцены, погромы, всенародные судилища и хладнокровные истерики. Наконец она, сообщив всем, что это «во имя детей, которым нужен нормальный отец», расходится с ним и выходит замуж за другого. Через некоторое время она всем сообщает, что и этот, сукин сын, её, несчастную, обманул: и этот, мерзавец, алкоголиком оказался. У неё было десять претендентов, предложивших ей руку и сердце, из них девять непьющих, пьющий же — только один, самый тупой, уродливый, для которого всё вокруг — дерьмо. Но наша героиня из десятерых выйдет именно за него, всем сообщив, что именно он самый интересный, и только несчастная его судьба не позволяет никому, кроме неё, в этом убедиться. Спустя некоторое время она, прокляв всех алкоголиков вместе взятых, опять «прозревает», разводится... но затем вновь из десятерых новых претендентов, в числе которых девять убеждённые трезвенники, выбирает самого интересного.

Этот цикл тоже может повториться бессчётное число раз как в судьбе самого человека, так и в судьбе его потомства (помните невестку главаря, одновременно дочь и жену наркомана?) до тех пор, пока человек не задумается и не изменит способ принятия решений. (Интересно, что слово «покаяние» в исходном своём значении — «изменить мышление».) Облегчающие к тому условия — это знания вообще, но прежде всего размышление о том, какой же жизни достоин созданный «по образу и подобию Божию» человек.

Некрофилы умеют воевать, в особенности завоёвывать. Не умея созидать, они нуждаются в рабах, которые бы их обслуживали. А рабы тем эффективней трудятся, чем более они уверены, что занятие их значимо. Они ждут внушений, украшенных вселенскими

символами, отсюда не удивительно, что некрофилы создали целую культуру, навязчиво «убеждающую» человечество, что именно они, некрофилы (на деле не способные более ни на что, как только внушать), крайне необходимы для его, человечества, выживания. Отсюда и столь обширный класс начальников, которые ничего не умеют делать, кроме как доказывать, что без них всё развалится. И когда в коридорах учреждений посмеиваются, что дело двигается не благодаря всякого рода начальству, а вопреки ему, то там недалеки от истины.

Психологи говорят, что актёр — это не профессия, а диагноз. Действительно, после подмостков сцены, на которой актёр перевоплощался — безразлично в кого, в Ромео, Отелло или Гитлера со Сталиным, — он возвращается в ту жизнь, которую позволяет себе создать сам. Всякий нормальный человек, сталкивавшийся с частной жизнью актёров, приходит к выводу о её ненормальности. «Садомазохизм, — констатируют психиатры и уточняют: — Эксгибиционизм». От себя же мы добавим, что садомазохизм и эксгибиционизм (навязчивое стремление демонстрировать себя и часто — свои половые органы), почти синонимы, смягчённые обозначения близких симптомов уже известного нам явления — некрофилии. Извращения существуют не сами по себе, не изолированно от остальных событий жизни — это проявления больного состояния души. Сами же о себе актёры, в особенности — более других признанные, — говорят, что они упиваются самым наибольшим из удовольствий — властью над людьми. В их силах заставить зал чувствовать всё, что они пожелают: радость, жалость, стыд, унижение, страх, гадливость… Власть над людьми — вот главное удовольствие актёра, даже играющего так называемые «возвышенные образы».

Каким же образом им удаётся, выражаясь языком Станиславского, добиваться того, чтобы им верили? А всё тем же самым, что и Джамшеду, когда он соврал, что «спокойное место есть» — подсознательным психоэнергетическим. В мемуарной литературе подчас можно найти воспоминания о «великих» актёрах, которым удавалось «создать образ» без единой реплики, а «одним лишь жестом», «мановением руки» заставить зал взорваться восторженными аплодисментами. Якобы одним лишь жестом. Самым великим актёрам вообще ничего не надо делать — все и так впадают рядом с ними в состояние безудержного восторга.

Не всем актёрам это удаётся, из чего следует, что понятие «актёр» — диагноз вероятностный, т. е. яркие некрофилы среди них не все, но процентное их в этой профессии содержание выше, чем в среднем по населению. Но некоторые оказались притянутыми к этой профессии под влиянием некрофилогенной культуры, высот «профессионализма» достичь не в силах, и, устав слушать обличения в «бездарности», могут сменить род занятий.

Итак, некрофилы предпочитают некоторые профессии, поскольку определённые виды занятий позволяют им не только обеспечивать себя материально, но и психически самовыразиться, получить должность, под видом исполнения которой они обретают желанную власть над людьми. Это, например, как мы уже сказали, — актёры. Это — военные: люди, которые профессионально облекли своё стремление к смерти в своеобразную её форму — муштру, превращая и своих подчинённых, и себя в некий лишённый общения с Богом винтик огромного механизма. А коль скоро многие военные — некрофилы, то нечего и удивляться тому, что среди них при доступности женщин столь часты случаи половых извращений, скажем, гомосексуализма. Гомосексуализм в Библии осуждается не за оригинальность способа, а за то, что это проявление нежити, некрофилии, греха. Осуждается нежить, некрофилия, а гомосексуализм — лишь одна из её форм.

С военных удобно начать изучение привычной гримасы принюхивания. Удобней всего это делать, когда военный (желательно, старший офицер) погружён в собственные мысли и перестаёт замечать окружающих — при этом наигранные выражения исчезают, и открывается истинное лицо. Военные ратуют за дисциплину, то есть со страстью создают иерархические системы, в которых наиболее полно проявляются их садомазохистские потребности: с одной стороны, перед начальством он ничто, полное г…, с другой, с подчинённым — всесильный господин, по своему произволу могущий надругаться или возвысить нижестоящего, который — в свою очередь — в этот момент есть г…