Поднятие уровня в одиночку. Solo Leveling. Книга 1
Шрифт:
– Вла-а-ади-и-ик?!
Мать скинула одеяло на пол, требовательно молотя по кровати культями ног. Всегда так делала, желая побесить Влада: дескать, смотрите, до чего вы меня довели. Мысль, что в цепочке «алкоголизм – диабет – ампутация ступней» нет вины ее детей, мать если и посещала, то очень, очень давно.
– Пришел наконец! Оторвался от дел, ваше царское величество! – Мать с ненавистью прожгла сына мутными от обезболивающего глазами. – Я ору, глотку срываю, а они там за-а-аняты. Сдохну тут, никто и не почешется…
Влад привычно выкрутил звук на минимум. Живя с матерью, давно научился так делать. Беззвучно шевелились кривящиеся губы, похожие на высохших червяков.
Стук упавшего на пол стакана все же вывел его из транса. Следом, разлетевшись на две части, грохнулся пульт, шурша шлепнулись блистеры с таблетками. Запрокинув голову, мать рыдала. Должно быть, опять просила купить выпивки, а он проигнорировал. Подавив тяжелый вздох, Влад молча ушел в свою комнату.
Экран телефона разделили всплывающие сообщения в «Телеграм». Тёмка, не найдя смелости общаться живьем, написал:
«Слушай ну прасти. Риально нисмогу. Не кисни ёпть поедеш еще со своими заучками. Сам падумай многа ей там осталось. Год два максимум».
За стеной крики и причитания потонули в многоголосой перепалке шоу Малахова. Надо же, беспомощная, безногая, а до пульта добралась. Тёмке хорошо говорить: год-два. Он к этому аду даже не приближается, последний раз на день рождения матери не приехал даже, только позвонил ей.
Групповой чат пестрел сообщениями однокурсников.
«Влад, очень жаль».
«Блин, ну чё за дела?! Всей группой же собирались?!»
«Так и знала, что кто-то сольется, но не думала, что ты».
И только староста Саня Савёлов догадался спросить:
«Влад, у тебя случилось что-то?»
Буквы расплывались перед глазами. Одинокая капля шлепнулась на экран, поползла по чату, оставляя влажный улиточный след. От этого простого, едва проявленного участия Владу вдруг стало жалко себя, своих бесцельно уходящих лет. Сколько ей там осталось? Пусть больше, пусть три, даже пять, это же не так много…
Прислонясь разгоряченным лбом к стене, давя рвущие грудь всхлипы, Влад набрал:
«У меня мать умерла».
И, боясь передумать, торопливо прошептал в скрытый обоями холодный бетон:
– Кукушка-кукушка…
К ночи маятник настроения качнулся в другую сторону, из подавленного превратился в нечто сродни новогоднему томлению, которого Влад не ощущал уже давно. Он подготовился заранее. Заставил мать принять двойную дозу седативного, укрыл теплым одеялом, оставив открытым только лицо. Зима стояла мягкая, а батареи шпарили, как в аду, но из-за распахнутой форточки комнату выстудило за полчаса.
В темноте, сидя в продавленном кресле, хранящем на подлокотниках отпечатки сигаретных ожогов, Влад, точно маленький мальчик, поджал под себя ноги и закутался в покрывало. Тихонько похрапывала мать. Еле слышно болтал телевизор соседей снизу. От окна в комнату тянулись корявые тени. Ощущение близящегося чуда стало почти физическим.
Резкими щелчками разносясь в каньоне спящих девятиэтажек, захлопали крылья. Сгорбленный силуэт проступил на светлом квадрате окна. Скрипнули по стеклу когти, помогая существу протиснуться в форточку. По-птичьи наклонилась округлая голова, обводя комнату внимательным взглядом. В своем укрытии Влад сжался, теснее стянул края пахнущего пылью покрывала, оставил только щелочку для глаз.
Существо спрыгнуло в комнату. Расправив крылья, мягко погасило
«Раз-два, – мысленно перевел для себя Влад, трясясь от внезапного озноба. – Год-другой».
Морщинистый лик на мгновение обернулся к нему. Тени от массивных надбровных дуг скрывали глаза, но Влад готов был поклясться, что они смеются над доверчивым дурачком, что вновь призвал недоступные его разумению силы. Клюв вещуньи почти коснулся приоткрытого рта матери, укрытая серыми перьями грудь расширилась, набирая побольше воздуха.
– Нет… – прошептал Влад. – Нет…
И хотя голосу вещуньи был подвластен лишь один слог, Влад понимал самую суть этих звуков, пропитанных злобным ехидством.
«Да! О да! Я. Отберу. У тебя. Всё».
Год-другой. Год-другой. Вот уже восемь. Вот и двенадцать.
Влад выскочил из своего укрытия, силясь заорать, но спазм сдавил стенки горла, позволяя протискиваться лишь обрывочным хрипам.
«Не надо! Стой! Я передумал!»
Не смея приблизиться, оборвать таинство отнятия жизни, он скакал вокруг кровати, рубя руками прохладный воздух. Да только где там напугать саму Вечность? Вкрадчивый голос терзал Влада, пронзал уши ржавыми гвоздями, и не было возможности отрешиться, уйти в себя, как сотни раз уходил он от материнских упреков. Вот бы не слышать! Вот бы перестать слы…
Решение оформилось внезапно. Подгоняемый безостановочным кукованием – двадцать два! двадцать четыре! – он опрометью кинулся в прихожую, где в старом встроенном шкафу лежал ящик с инструментами. В темноте, ощупью, трясущиеся пальцы сорвали промасленную оберточную бумагу с пачки гвоздей-двухсоток. Кажется, их положил сюда еще дядя Андрей, а вот поди ж ты, только сейчас понадобились.
Голос вещуньи долетал и сюда, четкий и звонкий. Холодные острия гвоздей легли в ушные проемы. Влад знал, что духу у него не хватит на два захода и делать нужно разом, быстро, наверняка. Он вдохнул, будто перед прыжком в воду, и нажал, резко проталкивая гвозди внутрь. Голова взорвалась болью, даже зубы заныли, реальность задрожала алым маревом. Но вместе с тем пришло ощущение безмятежного спокойствия, словно добрый доктор поставил последний, пусть и очень болезненный стежок, стягивающий рану, через которую вытекала жизнь. Влад вдруг понял, что кричит, захлебывается от боли и страха, но слышит это лишь нутром. Только потому, что привык слышать и знает, как звучит крик.
Окровавленные гвозди упали на пол, беззвучно запрыгали по старым доскам. С двух сторон по шее щекотно текло что-то горячее. Посреди звенящей тишины, шатаясь и придерживаясь за стены, Влад вошел в материнскую спальню. Звуки пропали. Не только ненавистный, леденящий нутро клекот вещуньи, но и стук шагов, шум ночной улицы, дыхание спящего многоквартирного дома да и его, Влада, собственное дыхание. Вообще все. А с ними пропала и небывалая птица с лицом древней старухи.
Рука матери безвольно свешивалась до самого пола. Край приоткрытого рта блестел от засохшей слюны, сухие губы обметал похожий на мел белый налет. Воздух в комнате совсем остыл, но мать, словно ей было жарко, сбила одеяла на животе, выставив наружу с одной стороны плечи с бретельками ночной сорочки, с другой – бледные культи ног. В ложбинке грудей лежал крохотный металлический крестик. Лежал абсолютно неподвижно, потому что мать не дышала.