Поднятые на белой кошме. Ханы казахских степей

Султанов Турсун Икрамович

В самой Монголии и в восточных областях Монгольской империи царевичей дома Чингизхана именовали кобегун, со времени монгольской династии Юань (1260–1368) — тайджи, словом, взятым из китайского языка [Владимирцов, 1934, с. 99, 104, 142, 144; Мункуев, 1975, с. 142–143, прим. 161].

В западных улусах Чингизидов для обозначения принцев крови употреблялись совсем иные слова и титулы. В сочинениях мусульманских авторов XIII — начала XIV вв. первые Чингизиды обычно именуются шахзаде, падишахзаде („царский сын“) или просто персидским словом песар (букв. „сын“), а для обозначения представителей династии Джучидов, Чагатаидов и Хулагуидов третьего-четвертого и последующих поколений употребляется уже тюркское слово о гул или оглан (букв. „сын“, „ребенок“), которое обычно ставится только

после собственных имен принцев. С XIV века наиболее употребительным титулом каждого члена этих династий становится слово султан. Для нашей темы важно отметить, что в государствах Джучидов и Чагатайидов султаном называли и принцев крови, и принцесс; причем титул султан ставился как перед собственным именем его обладателя, так и после него.

Чингизиды составляли замкнутое высшее аристократическое сословие и своим юридическим положением резко выделялись среди остального населения страны, где они представляли правящую династию. Право быть провозглашенным ханом сохранялось только за членами „золотого рода“, для которых право на правление в силу установившейся его наследственности превратилось как бы в естественно присущий им атрибут. Только „золотой род“ давал инвеституру новому хану и принимал от него присягу. Только членам „золотого рода“ и немногим вельможам был открыт доступ к Великой Ясе Чингизхана (собрание законов и приказов) и к Алтан-дафтару — „Золотому свитку“ (официальная история ханского рода Чингизидов), которые хранились в ханской сокровищнице; (ни Великая Яса, ни Алтан-дафтар не сохранились до наших дней в полном объеме и известны лишь в пересказах и по упоминаниям). Члена ханского рода можно было предать наказанию только с общего решения царевичей, и творить суд над Чингизидом мог только сам хан или старший в роде. Свои права и привилегии Чингизиды приобретали по праву рождения независимо от экономических обстоятельств, а также нравственных, умственных и физических качеств того или иного лица. Словом, Чингизидом надо было только родиться. Родство по женской линии с „золотым родом“ не делегировало зятю никаких прав и привилегий Чингизидов, кроме почетного титула гурган — „зять ханского рода“.

Чингизиды сохранили за собой свои особые права и сословные привилегии на всем протяжении существования их царского дома в Азии. Например, в XVIII–XIX вв. в Казахских ханствах, где продолжали жить еще традиции и принципы политической идеологии степной государственности, султаны, продолжая представлять политическую элиту, не несли в то же время никаких (кроме военных) повинностей. Все Чингизиды казахских улусов имели единую тамгу и один особенный уран (пароль), выражаемый словом „аркар“, которого уже простой народ — кара-суйек — не мог употреблять. Привилегии султанов перед другими членами общества состояли также в том, что они были избавлены от телесного наказания и не подлежали суду биев (родоначальников). Простые люди в разговорах не могли называть их по имени, но вместо имени должны были употреблять слово таксыр (господин). При встрече с султаном всякий простолюдин сходил с лошади и, становясь на одно колено, приветствовал его. Султан в ответ на приветствие клал ему на плечо свою руку и отвечал „аманба“. Таким же образом поступали и в юртах. Одним из внешних признаков султанского достоинства считалась белая кошма. В общих собраниях и во всех остальных торжественных случаях все представители белой кости — султаны и ходжи — садились только на белые кошмы. Если простолюдин присваивал себе из тщеславия титул султана, то подвергался наказанию от 15 до 30 ударов нагайкою. Если же человек черной кости, выдавая себя за носителя султанской крови, женился на султанской дочери или его родственнице, его подвергали наказанию, выражавшемуся в выплате полного куна, т. е. оплаты за убийство мужчины [Зиманов, 1958, с. 187–188; Султанов, 1981, с. 143–145].

Важно отметить здесь то, что при этом султаны казахских улусов не относили себя ни к одному из тюрко-монгольских племен, не разделялись на колена. Они были только представителями правящей династии и продолжали составлять замкнуто сословную организацию еще в начале XX века.

Совсем по-другому сложилась этническая и политическая судьба кочевых родов и племен Монголии, которые в полном составе или отдельной частью переселились в эпоху великих завоеваний в западные улусы Монгольской империи. Точных статистических данных о численности монголов, поселившихся в Улусе Джучи, Чагатайском улусе и в государстве Хулагуидов нет: разные исследователи приводят разные цифры [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 150, 258; Петрушевский, 1960, с. 42, 43; Мункуев, 1970, с. 370–372]. Уверенно можно утверждать лишь одно, а именно: в каждом из названных выше трех западных улусов Чингизидов поселилось на постоянное жительство по нескольку десятков тысяч монголов. С течением

времени они приняли язык и веру народов покоренных ими стран и ассимилировались; насколько известно, из потомков монголов, пришедших на запад при Чингизхане и его преемниках, только две небольшие группы сберегли свой язык до новейшего времени — это афганские монголы в составе хазарейцев и толмукгунцы в Кукунорской области. Данные источников позволяют исследователю сделать вывод о том, что особенно интенсивно процесс слияния монголов с местным населением и образования новых этнических структур шел в Кипчакских степях.

Тут не место исследовать влияние монголов на строй местной жизни покоренных ими стран; этот вопрос с той или иной степенью полноты рассмотрен в трудах академика В. В. Бартольда и других авторов. Для нашей темы достаточно отметить, что в политической жизни покоренных монголами стран довольно скоро и прочно укрепилась государственная идея, согласно которой хан — только Чингизид, т. е. право Чингизидов править, о котором говорилось выше, вошло в состав политического обычая, получило народное признание. В этом отношении весьма показательно, что даже в XIX веке в Средней Азии и Казахстане происхождению от Чингиз-хана и титулу султан придавалось такое же значение, как происхождению от пророка Мухаммада и званию саййид.

Изучению властных отношений внутри Еке Монгол улуса, Золотой Орды, Чагатайского государства и их политических наследников — Моголистана, государства Тимура, Узбекских ханств и Казахского ханства — и посвящены нижеследующие строки настоящего исследования.

2. Право и сила в жизни государства

Наследник Чингизхана.

Судьба политического завещания Угедея.

Обстоятельства восшествия на престол Гуюк-хана.

Мунке-хан — избранник Бату и войска.

Раскол династии и распад империи.

Август 1227 года. Стан монгольских воинов на территории Си Ся — государства тангутов в самой глубинке Внутренней Азии. Ханский походный шатер, строго охраняемый особой гвардией — кешиктенами. Там, внутри шатра, окруженный группой приближенных, возлежит на ложе необычайно высокого для монгола роста, величественный человек с широким лбом и узкими глазами на скуластом лице. Это Чингизхан — повелитель мира, властелин вселенной, судья человеческих судеб. Несколько дней тому назад он почувствовал себя плохо и слег.

Ему за семьдесят. Но время, кажется, в тайном заговоре с ним. Правда, годы взяли свое: редкие волосы на голове и длинная борода хана — седые, обветренное широкое лицо — в морщинах. Но давно замечено, что человека старят не морщины, не седина; человека старят глаза, в которых погас огонек. У Чингизхана, даже смертельно больного, лукавый взгляд, то и дело в его „кошачьих глазах“ (выражение мусульманского историка XIII в. Джузджани, который передает здесь слова лиц, видевших хана при его вторжении в Хорасан в 617/1220–21 гг.) мелькают искринки. Но все же близок конец. Он чувствует это. Но как всегда сохраняет необыкновенное самообладание. Тут же, на смертном одре, он приказывает созвать совет и, перед своим отходом в подземное царство Эрклика, делает свое последнее духовное завещание. Вот последний вздох, и жизнь Темучина — Чингизхана завершилась.

Это скорбное событие, согласно „Тарих-и Джахангушай-и Джувайни“, случилось 18 августа 1227 года (в других источниках как мусульманских, так и китайских, приводятся другие даты: 24 августа, 25 августа и т. д.). Останки Чингизхана были доставлены в Монголию и погребены по древнемонгольскому обычаю точное место погребения сохранялось втайне. Одни говорят, писал ученый лама XVII в. Луб-сан Данзан, что Чингизхан „был похоронен на Бурхан-Халдуне. Другие же говорят, что похоронили его на северном склоне Алтай-хана, или на южном склоне Кэнгэй-хана, или в местности, называемой Йэлэ-Утэк“ [Алтан тобчи, с. 242]. Тогда же, в XVII веке, местом погребения Чингизхана признали Ихэ-Эджен-Хоро, в Ордосе, где стояли юрты, якобы с останками Чингизхана. В 1956 г. на месте комплекса Ихэ-Эджен-Хоро был построен роскошный храм; ныне это доходный туристический комплекс и место поклонения [Кычанов, 1991, с. 228].

Чингиз-хан еще при жизни выбрал себе наследника. Насколько можно судить по источниками, он по меньшей мере дважды обсуждал это важное в политической жизни государства дело. Согласно рассказу анонимного автора „Сокровенного сказания“, первой вопрос о наследнике престола поставила ханша Есуй (Есукат-хатун) перед походом Чингиз-хана на запад, т. е. летом 1219 года. В присутствии главных жен и сыновей, младших братьев и видных военачальников Чингизхана Есуй так обратилась к государю: „Каган! Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому доверишь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Чье имя назовешь ты из четырех твоих витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих, и младших братьев, да и нас недостойных“.