Подо льдом к полюсу
Шрифт:
В тот день мы еще дважды пытались пробить лед, который казался достаточно тонким, но оба раза безуспешно. Уверенность покидала нас. Что мы будем делать, если сейчас вдруг с кораблем что-нибудь случится? Ответ был настолько ясен, что мы предпочитали об этом не думать.
Впервые за оба плавания «Скейта» я серьезно задумался над вопросом, не вернуться ли обратно. Мы находились сейчас в таком районе океана, где едва ли можно было отыскать тонкий лед, который гарантировал бы нам безопасность. Где же нам его найти? Единственное верное место было то, откуда мы пришли, — по другую сторону от Северного полюса. Мы
И все-таки я решил идти вперед. Пусть сегодня нам не повезло, но я надеялся, что завтрашний день принесет удачу. Ночью снова стал пропускать сальник в дейдвуде правого гребного вала. Хотя мы уменьшили течь, снова сдвинув вал в корму задним ходом, это не успокоило нас окончательно.
Утро следующего дня тоже не принесло утешения. До завтрака мы сделали еще две неудачные попытки пробиться через лед. Мы теперь находились более чем в 1200 милях от чистой воды — расстояние больше, чем от Чикаго до Солт-Лейк-Сити. Казалось, пора возвращаться. Все еще не желая отступать, я решил посоветоваться с Уитменом, доктором Лайоном и офицерами корабля. Мы собрались в кают-компании.
Уитмен выразил уверенность, что наши шансы обнаружить тонкий лед с каждым часом будут увеличиваться. Лайон полностью согласился с ним. Я решил продолжать плавание на восток хотя бы еще один день.
Мы еще сидели в кают-компании, когда корабль начал поворачивать с большим креном на правый борт: вахтенный офицер делал резкий поворот на обратный курс, чтобы еще раз проверить обнаруженный им «фонарь». Я поспешил в центральный пост и спросил, как выглядит «фонарь».
— Маленький, но заслуживающий внимания, — лаконично ответил Билл Коухилл.
Через несколько минут я уже имел возможность осмотреться в перископ. Мы до сих пор придерживались гринвичского времени, и здесь, на другой стороне земли, день и ночь были совсем в другие часы. Хотя по нашим часам было утро, солнце здесь уже садилось и было под горизонтом. Наверху должно быть совсем темно. Тем не менее я еще видел слабую изумрудную полосу света, проникающую к нам через темную крышу льда.
Когда мы попытались всплыть, повторилась та же история, что и на полюсе: разводье относило от нас дрейфом. Как и тогда, мы попытались учесть дрейф, чтобы точнее всплыть в нужном месте, однако на этот раз мы просчитались. Мы взяли или слишком большую поправку на дрейф, или недостаточную.
Разводье было длинное и узкое; «Скейт» расположился скорее поперек разводья, чем параллельно длинной его стороне. Всплывая, мы старались развернуть лодку, работая одной машиной назад, другой вперед.
В глубоком мраке светилось яркое пятно, образованное на внутренней поверхности льда лучом прожектора, расположенного на рубке. Неожиданно свет пропал, и все погрузилось в темноту. На мгновение мы растерялись, но вскоре догадались, в чем дело: луч проходил через отверстие вверх и там исчезал. На этот раз мы настолько легко пробились на поверхность, что даже не почувствовали этого.
На корабле раздались победные крики и возгласы облегчения. Балластные цистерны были продуты, и мы вскоре уже поднимались по трапу, расчищая мостик ото льда. Наверху было даже темнее, чем я предполагал; поэтому лед и показался нам более толстым. На самом деле он был очень тонкий, поэтому мы так легко и всплыли.
Перед
Корабль стоял по диагонали довольно узкого, но длинного разводья. Небольшие холмики снега вокруг полыньи выглядели как кучи снега по краям улиц в городе. Луна отбрасывала на лед таинственные тени, и поля застругов резко выделялись своими черными тенями, изменявшими обычный вид ледяных торосов. Хрупкая красота картины создавалась сочетанием фантастического лунного ландшафта с безоблачным, полным звезд небом.
Ни впереди корабля, ни за его кормой совсем не было свободного пространства, но мы крепко стояли во льдах, и наше положение казалось безопасным. Я решил пробыть здесь некоторое время прежде всего для того, чтобы разрядить напряжение, появившееся на корабле в течение последних двух дней. Мне также хотелось предоставить всем возможность полюбоваться этой красотой. Такого пейзажа нигде больше нельзя увидеть.
Это были первые звезды, которые мы увидели в Арктике; Билл Леймен мог теперь с большей точностью определить наше место по звездам. Это было очень кстати, ведь с тех пор как мы покинули Северный полюс, у нас не было возможности проверить показания приборов.
После ужина начался восход солнца. Небо оставалось ясным, а солнце поднималось над горизонтом такое яркое и чистое, как будто кто-то выдвигал диск, вырезанный из красной бумаги. Ярко-красные лучи потоком разливались по ледяным полям, и, несмотря на тридцатиградусный мороз, воздух был свежий и бодрящий.
Я стоял на корме, когда ко мне подошел Дейв Бойд. Толстый слой инея на его лице говорил о том, что он уже давно на воздухе.
— А что, если попытаться испробовать здесь акваланг? — спросил он бесстрастным голосом.
— Пойдите проспитесь, Бойд! — воскликнул я. — Вы с ума сошли? Ведь сейчас тридцать градусов мороза!
— Как только мы окажемся в этой теплой воде, все будет прекрасно, — рассмеялся он.
Был ясный солнечный день; освещение отличное, лучшего нельзя и желать. Пожалуй, это было подходящее место для испытания водолазного снаряжения, если мы вообще собирались это делать.
— Хорошо! — сказал я. — Идите готовьтесь. Мы выделим для этого время.
Очевидно, опасаясь, что я могу изменить свое решение, Бойд быстро скрылся, не сказав больше ни слова.
В каком мире мы живем! По нашим часам было восемь вечера, а здесь, в восточных долготах, наступало утро, и по мере того как приближалась наша «ночь», здесь становилось светлее. Да к тому же еще при морозе в тридцать градусов люди собирались нырять под лед!..
«Скейт» был настолько плотно сжат льдами, что нам пришлось проделывать новое отверстие, через которое могли бы спуститься наши водолазы. Бойд, Дик Арнест, помощник доктора Дик Браун и гидроакустик Сэм Холл уже стояли на льду в своих марсианских костюмах. Громоздкое одеяние из губчатой резины покрывало всё их тело, и только небольшая часть лица оставалась открытой. Поэтому разговаривать им было трудно.