Подопечный

Костин Сергей

Клавкина спина медленно, медленно поворачивается. Следом за ней, чуть отставая, движется голова. Уши, глаза, нос, рот. Последними занимают исходную позицию руки и грудь. Все это долго болтается из стороны в сторону, пока не подчиняется законам всепланетного тяготения.

Зрачки глаз простреливают пространство, замечают жертвы, ищут в памяти сходство с существующими оригиналами. Мужчина — раз… два… три… Сведений нет. Девчонка в мужской одежде — раз… два… три… Не припомню. Еще мужик — раз… два…

— Васенька!

Радостный, истошный

крик Клавки-королевы возвестил о том, что не забыт еще я в сердцах любящих женщин.

— Родненький, тебя хотели убить? — Клавка с разбегу прыгнула мне на шею. Словно и не было прежних дней неукротимой вражды.

— Они, уважаемая гражданочка, — подлез Мустафа, — пытались нас ингрумулировать.

С этими, — Клавка махнула палачам и показала на ангела и Зинаиду, — заканчивайте, а родненького моего не трогайте.

В этом месте возмутился я.

— Прекратить издеваться над моими людьми, — вот как надо разговаривать с бабами. Властно и твердо. Только тогда толк будет.

— Как скажешь, родненький, — Клавка от привалившего к ней долгожданного счастья обалдевала и соглашалась на все, — Отпустите их ребятки. Да марш отсюда, бездельники.

Последние слова, обращенные к палачам и трибуналу, прогремели словно из орудия двухсотого калибра. Естественно, что ребят сдуло словно ветром.

— Пойдем, родненький, — Клавдия нежно, как бывало, подцепила меня под руку и поволокла за собой, — Накормлю, напою, пригрею. И ребяток твоих не обижу.

Ну ладно, подумал я. Может поумнела, пришла в себя. Человеком, можно сказать, стала. Да и не враги мы. Так, бранились, да ругались. А то, что смерти моей хотела, так то от любви женской. Что мне ее осуждать? Все ж из одной деревни.

Приняла нас Клавдия по высшему разряду. Усадила на мягкие подушки, накормила сытным завтраком, музыкой развлекла. Во общем, все классно. Мустафа от такой доброты с советами полез:

— Ты чё, Васильич, только посмотри как баба тебя любит. И сама ничего. Все при ней. Я то поначалу плохо про нее подумывал, а сейчас очень даже. Женился бы, и делу конец. А гвоздики потом забрал бы, да эту историю с Сердцем закончил. Все клево, мужик!

Хорошо Мустафе рассуждать. В сердце его печаль не жила. И любви настоящей еще может не было. Не могу я Любаву забыть. Хоть тресни. А что бы на Клавке пожениться, вообще разговору не может и идти. Я не диффективный там какой-нибудь. Мало ли что — королева. Королев по нынешним временам хоть залейся. А вот сердцу чтоб приятно было, того нет.

Клавка долго расспрашивала нас о житье бытье, подливала старательно в стопочки, не ругалась, улыбалась. Я отвечал односложно. Не обо всем и не все. Нечего ей знать про все тайные дела. Не забыл еще ее каверзы. Вот сейчас она душа добрая, а через минуту с цепи сорвется, осторожней с ней не помешает.

Мустафа быстро захмелел, и улыбаясь чему-то своему, свесил голову на гору подушек и захрапел. Следом за ним и Зинка последовала. Она всю дорогу Клавдии

лыбилась, прощенья за грубости прежние приносила.

А я трезвый сижу. Хоть и выпил порядочно. Но, знаете, чтоб нормального деревенского мужика в тоску вогнать, трехлитровой мало. Не та емкость.

Сижу, значит, отхлебываю, да огурцом круглым, малосольным закусываю. Клавкино щебетанье слушаю. А она все ближе подсаживается. Все теснее прижимается. Ну, думаю, надо и про дело намекнуть. Пока не разошлась.

— А в деревне-то сейчас хорошо!

Клавка слегка опешила от столь резкого перехода.

— Ты чё эт про деревню вспомнил? Али здесь не нравиться?

— Нравиться, почему не нравиться. Но иной раз вспомню про наши туманы, про поля, сердце слезами обливается.

— Ишь ты какой слезливый стал, — и в самом деле. Что-то я переигрываю. Но теперь деваться некуда.

— А ты сама вспомни. Выйдешь в поле. Солнце еще за лесочком прячется, выкатиться стесняется. А туман, словно молоко по лугам разлилось. И цветы кругом. Белые, да синие.

Клавдия смотрела на меня подозрительно.

— Давно это у тебя?

— Что? — сначала не понял я.

— Ностальгия?

— А! — вон как заворачивает, — Да не ностальгия это. Вот взять, к примеру тебя. Живешь красиво, богато, сказать нечего. Да только скучно. Серо все. Вот например, у тебя хоть букетик есть какой.

Глаза, до этого шарившие по комнате, остановились на Клавдии и приросли к месту. Клавка смотрела, не мигая, холодным, пронизывающим насквозь, взглядом. Так и читалось : — Все вижу, все понимаю.

— Букетик?

— Букетик, — подтвердил я.

— Цветов?

— Цветов.

Клавдия поднялась с места, подошла к дверям, выглянула, проверяя, на месте ли грозная стража, потом к камину, погрела руки.

— Знаю, для чего ты здесь.

У меня аж в груди все перехватило. Вот стерва. Все знает. Вообще-то догадаться и дураку можно. Начал о деревне, закончил цветами.

— Забрать их хочешь?

Вопрос был поставлен настолько прямо, что ходить вокруг да около не имело смысла.

— Нужны они мне. Только вот.., — замялся я.

— Продолжай, — Клавдия стояла не оборачиваясь, так что я мог лицезреть только широкую спину.

— Непонятно мне. Ты-то как замешана?

Молчание.

— Клав, слышала?

— У меня договор.

Она могла даже не поворачиваться. Я и так чувствовал, как дрожит ее голос. Кажется она попросту боится. Но чего?

Я подошел к Клавдии, развернул к себе.

— Давай выкладывай. Все рассказывай. Не время для обид старых. Может друг другу и поможем.

Ну после этого Клавка немного поревала, потыкалась сырым носом в мое плечо, замазала соплями рукава. Успокоить женщину нелегко. Тем более такую, как Клавдия. Но на то мы и мужики, чтоб не робеть. Приведя в порядок Клавкину, хотел было сказать "рожу", да язык не поворачивается, я выслушал довольно занятную историю.