Подозреваемый
Шрифт:
– А что случилось с мистером Эрскином?
– Я знаю только то, что мне рассказали соседи. Все в деревне были шокированы случившимся. Такого никто не ожидает – особенно в этих местах.
– Чего «такого»?
– Говорят, кто-то пытался ограбить его дом, но я не понимаю, как это объясняет то, что случилось. Какой грабитель будет привязывать старого человека к стулу и заклеивать ему рот? Он жил так две недели. Кое-кто говорит, что с ним случился сердечный приступ, но я слышала, что он умер от обезвоживания. Тогда были самые жаркие недели года….
– Когда
– В августе. Думаю, некоторые здесь чувствуют себя виноватыми, потому что никто не заметил его отсутствия. Он всегда возился в саду или гулял у озера. Кто-то из церковного хора стучал в его дверь, приходили проверить счетчик. Передняя дверь не была заперта, но никто не подумал зайти внутрь. – Ребенок шевелится у нее на руках. – Уверены, что не хотите чаю? Вы плохо выглядите.
Я вижу, как двигаются ее губы, слышу вопрос, но не воспринимаю его. Земля ушла из-под моих ног, нырнула вниз, словно лифт. Женщина продолжает рассказывать:
– …Очень милый старик, говорят люди. Вдовец. Но вы, верно, это знаете. Не думаю, что у него были родственники…
Я прошу разрешения позвонить, и мне приходится держать трубку двумя руками. Номера почти не видны. Отвечает Луиза Элвуд. Мне приходится сдержаться, чтобы не закричать.
– Директор школы Сент-Мери – вы сказали, что она уволилась по семейным обстоятельствам.
– Да. Ее зовут Элисон Горски.
– Когда это было?
– Года полтора назад. Ее мать погибла при пожаре дома, отец получил тяжелые ожоги. Она переехала в Лондон, чтобы ухаживать за ним. Думаю, он остался инвалидом.
– А как начался пожар?
– Полагают, что произошла ошибка. Кто-то положил взрывное устройство в почтовый ящик. В газетах писали, что это могло быть акцией против евреев, но больше ничего не известно.
Я чувствую липкий страх, ползущий по спине. Мои глаза прикованы к молодой женщине, которая с беспокойством наблюдает за мной из-за плиты. Она меня боится. Я принес что-то зловещее в ее дом.
Я делаю еще один звонок. Мел немедленно берет трубку. Я не даю ей заговорить:
– Машина, сбившая Бойда, – что случилось с водителем? – Мой голос дрожит от напряжения, он высок и тонок.
– Здесь были полицейские, Джо. Детектив по имени Руиз…
– Расскажи мне о водителе.
– Он сбил его и скрылся. Машину нашли за несколько кварталов от места наезда.
– А водитель?
– Решили, что это был подросток-угонщик. На руле нашли отпечаток большого пальца, но он не был зарегистрирован.
– Расскажи мне точно, что случилось.
– Зачем? Какое отношение это имеет к…
– Пожалуйста, Мел.
Она неуверенно передает начало истории, пытаясь припомнить, было ли это в половине восьмого или девятого – в тот вечер, когда Бойд ушел. Ее расстраивает, что она забыла эту подробность. Она боится, что Бойд постепенно тает в ее памяти.
Это было в ночь костров, 6 декабря. Воздух, казалось, был пропитан порохом и серой. Соседские ребятишки, у которых голова кружилась от возбуждения,
Возможно, в последний момент он обернулся. Он даже мог видеть лицо водителя за секунду до того, как исчезнуть под бампером. Его тело, зажатое в раме мотоцикла, протащило под грузовиком сотню ярдов.
– Что происходит? – спрашивает Мел. Я представляю себе ее крупный яркий рот и мягкие серые глаза.
– Лукас Даттон – где он сейчас?
Мел отвечает спокойным, но дрожащим голосом:
– Он работает на какую-то правительственную организацию по вопросам подростковой наркомании.
Я помню Лукаса. Он красил волосы, играл в гольф, собирал спичечные коробки и шотландский виски. Его жена преподавала драму, у них была «шкода», в отпуск они ездили в Богнор, у них подрастали дочери-близняшки.
Мел требует объяснений, но я перебиваю ее:
– Что случилось с близнецами?
– Ты меня пугаешь, Джо.
– Что с ними случилось?
– Одна из них умерла на прошлую Пасху от передозировки наркотиков.
Я забегаю вперед, перебирая в уме имена: Юстас Макбрайд, Мелинда Коссимо, Руперт Эрскин, Лукас Даттон, Элисон Горски – все принимали участие в одном и том же деле о защите прав ребенка. Эрскин умер. Остальные потеряли близких. Но что ему за дело до меня? Я только раз беседовал с Бобби. Безусловно, этого недостаточно, чтобы объяснить мельницы, уроки испанского, «Тигров» и «Львов»… Почему он несколько месяцев жил в Уэльсе, разбивал сад для моих родителей и чинил старую конюшню?
Мел грозится повесить трубку. Я не могу ее отпустить.
– Кто подавал официальное прошение об опеке?
– Конечно я.
– Ты сказала, что Эрскин был в отпуске. Кто подписал отчет психолога?
Она медлит. Дыхание изменяется. Она собирается солгать:
– Не помню.
Я повторяю настойчивее:
– Кто подписал заключение психолога?
Она отвечает – не мне, а прошлому:
– Ты.
– Как? Когда?
– Я положила перед тобой бланк, и ты подписал. Ты думал, что это лицензия опекуна. Это был твой последний день в Ливерпуле. Мы все выпивали на прощание в «Ветряном доме».
Я издаю про себя стон, все еще держа трубку у уха.
– Мое имя было в деле Бобби?
– Да.
– И ты вытащила записи из папок, перед тем как дать мне?
– Это было очень давно. Я думала, это не имеет значения.
Я не могу ей ответить. Трубка падает у меня из рук. Молодая мать крепко сжимает ребенка, покачивая его, чтобы унять плач. Спускаясь с крыльца, я слышу, как она зовет старшего сына в дом. Никто не хочет находиться рядом со мной. Я словно заразная болезнь. Эпидемия.