Подполковник никому не напишет
Шрифт:
Оксана "валетом" укуталась в грубое одеяло, и попыталась уснуть. Сон не шёл - она проспала почти восемь часов днём, между утренним и вечерним "аппелем". Охрана десятого блока сквозь пальцы смотрела на нарушения режима заключёнными, позволяя невозможные для Равенсбрюка вещи - спать днём, гулять в "локалке" хоть целый день и много ещё чего другого, недоступного никому с лагерной татуировкой. За её спиной, на нарах второго яруса, мирно беседовали её соседи - Барбара, полная еврейка из Варшавского гетто и Огница, молодая сербская партизанка с огромными карими глазами и красным "неблагонадёжным" винкелем на левом рукаве полосатой лагерной
Это было ещё хуже, чем беседы о Фройленблоке - Оксана открыла глаза и снова уставилась на жёлтые блики холодного электрического света, скользившие по потолку. Время никуда не спешило - до утреннего "аппеля" было, по крайней мере, ещё часов шесть и за эти шесть часов ох как надо попытаться заснуть. Так было вчера, так будет и сегодня. Так будет пока она, не попадёт "нах Газовня". Рядом, в полутьме барака, наконец, пришли к общему мнению, что несогласных работать в Фройленблоках, вернут в "сукновальню", или "поющую конюшню", общий блок, где заключённые женщины таскали огромный каток, дробивший камни. Эсэсовцы-охранники требовали от женщин, впряжённых в камнедробилку, непрерывного пения. Общий блок Равенсбрюка считался штрафным, и мало кому удавалось продержаться там более года.
В углу барака, в своём закутке проснулась Берта, и разговоры шёпотом мгновенно прекратились - десятый блок погрузился в тишину, которые нарушали лишь тихие всхлипы Златки, прошедшей через знаменитые Освенцимские "розарии". Клетки из сплошной колючей проволоки, апофеоз лагерного бытия, оставили цыганке на память страшные рубцы, пунктиром прошившие её тело, - от пяток до спины. Златка сбивчиво, путано рассказывала - на спину в "розарии" опускались, когда раны от шипов колючей проволоки на подошвах ног становились невыносимыми настолько, что стоять было просто невозможно...
Фройленблоки, газовые камеры, клетки из колючей проволоки - какая разница?
Здесь ничего не менялось.
Ярко освещённый коридор оглушили чьи-то уверенные шаги. Услышав скрип сапог, Берта сорвалась с нар и стала навытяжку перед открытой дверью. Весь барак замер в ожидании - вечерние визиты в десятый блок не сулили ничего хорошего. Златка в безумном страхе засучила ногами по нарам, когда в барак ввалилась Адель Хорсманн, шарфюрер десятого блока, обладавшая в его пределах властью, сравнимой лишь с властью Господа Бога.
– - Steht auf !
– заорала Берта, и заключённые рывком поднялись с нар, образовав неровную шеренгу в центре барака. Следом за шарфюрером в помещение барака вошёл врач блока, высокий немолодой прибалтиец, который раз в неделю, вместе с главным врачом ревира проводил тщательный медицинский осмотр каждой из обитательниц десятого блока. Златку на такие осмотры приходилось водить под руки.
Врач стал за спиной шарфюрера, нервно стучавшего в пол носком начищенного сапожка. Берта зажгла верхнее освещение, и врач-прибалтиец небрежным кивком указал на Оксану, щурившуюся от яркого света "стоватток".
– - Neuzehnhunderteinundf"unfzig , - выкрикнула Адель Хорсманн и Оксана, ощущая остриё кольнувшего под ложечкой под ложечкой страха, послушно отозвалась:
– - Hier !
Оксана заученным движением сделала шаг вперёд, низко опустив голову. Сама по себе эта процедура не несла ничего страшного и
– - Kommt hier ,- приказала Адель, и барак замер, затаив дыхание. Огница, сжав, маленькие кулачки, прощально кивнула Оксане головой. Во всей штубе только у них были красные винкели, только у Оксаны он был "Ротармей" с чёрными буквами "SU" в красном треугольнике и это не давало никаких надежд.
Никаких надежд.
– - Auf liegen , - рявкнула шарфюрер Хорсманн и заключённые женщины опустились на нары. Она была порядочно пьяна, так что её качало почти при каждом движении.
Оксана вышла в коридор блока вслед за врачом-прибалтийцем, лихорадочно обдумывая, что бы всё это могло значить. Шарфюрер Хорсманн, проводив их тяжёлым недобрым взглядом, осталась в бараке.
– - Душ. Иди в душ, - тихо сказал врач. Он чётко говорил по-русски, с небольшим акцентом. Оксана беспрекословно повиновалась, застучав подошвами тяжёлых лагерных гольдцугов по бетонному полу коридора десятого блока. Она вздрогнула, когда прибалтиец за её спиной чиркнул спичкой. Ускорив шаг, она вошла в тёмную и холодную душевую, а врач-прибалтиец остался стоять в узком дверном проёме, так чтобы ему хорошо было видно весь коридор, залитый оранжевым электрическим светом.
– - Слушай меня внимательно, - понизив голос, сказал прибалтиец.
– У нас очень мало времени. Всё зависит от шарфюрера.
Он небрежно кивнул в сторону жилого помещения, где Адель Хорсманн, развлекалась, рявкая своё "liegen" и "steht auf". Сигаретный дым змейкой вытекал между его судорожно сведённых в кулак пальцев.
Оксана обескуражено замерла. Врач-прибалтиец никогда так раньше не разговаривал со своими подопечными, ограничиваясь короткими резкими командами, больше похожими на окрики: "сядь", "встань", "покажи зубы", "подними руки". Больше того врач десятого блока, Парацельс с эсэсовским значком в петлице куртки, просто не мог так разговаривать с ней - безликой заключённой номер девятнадцать-пятьдесят один.
– - Хочешь сигарету?- спросил прибалтиец.
Оксана отрицательно покачала головой, а прибалтиец сказал:
– - Не бойся, тебе ничего не угрожает. Я хочу тебе помочь.
Оксана как можно ниже опустила голову, разглядывая тупые носки своих деревянных башмаков, стандартной обуви в концентрационном лагере Равенсбрюк.
– - Завтра, на утренней поверке, рапортфюрер вызовет тебя в рабочую команду. Назначение будет на стандарт-карте розового цвета. Не пугайся - это назначение в Нацвейлер, фильтрационный лагерь. Там тебя зачислят во второй Фройленблок. Тебя стерилизуют, это болезненно, но придётся потерпеть. Доктор Клауберг хороший хирург, всё будет очень быстро. Потом тебя отправят по разнарядке - это уже вне моей компетенции.
Прибалтиец улыбнулся.
– - Не бойся, я ничего не потребую взамен. Я делаю это не из корыстных побуждений.
Оксана удивлённо подняла взгляд, посмотрев прибалтийцу в лицо. Врач-эсэсовец ожидавший увидеть в её взгляде благодарность едва не отшатнулся прочь - Оксана смотрела с отчаяньем на стоявшего перед ней высокого, уже начавшего седеть человека. Который раз в месяц вносил записи в карты гефтлингов и горе тому, чья карта оказывалась розовой. Про это знали уже все женщины в лагере, со страхом ожидая пресловутой карты цвета пелёнок новорожденных девочек.