Подранок
Шрифт:
– Прекратите паясничать! – неожиданно для самого себя грубо бросил он учительнице.
Бабушка замерла на месте, а Коновалова изменилась в лице. В этот момент Косте показалось, что учительница ждала от него какой-нибудь дерзости и даже хотела её услышать…
– Что ты себе позволяешь! Немедленно извинись перед Ольгой Герасимовной! – приказала бабушка.
– Я не должен перед ней извиняться. И не собираюсь этого делать, – сказал Костя и отошёл в сторону.
– Как ты разговариваешь с учителем! – вслед ему кричала бабушка. – Ольга Герасимовна,
– Что вы, что вы, Елизавета Анатольевна, я нисколько на него не сержусь, – сказала Коновалова и как-то вызывающе улыбнулась, как будто что-то не договаривая. В этот момент её серьги качнулись.
И эта её дразнящая улыбочка и серьги особенно разозлили Костю. Он развернулся и пошёл домой.
Бабушка пришла следом. Родители сидели на кухне, пили чай и смотрели телевизор. Транслировался футбольный матч.
– Мама, ты уже сходила в магазин? Что ты такая расстроенная? – спросила бабушку мать.
– Какой там магазин! – махнула рукой бабушка. – Катя, Юра, вы представляете, он опозорил меня на всю школу!
– Кто? Костя?
– Сейчас встретили учительницу рисования: он при мне нахамил ей, заявил, что она врёт. Это где видано – так с учителем разговаривать? Я сказала ему: «Извинись!», а он плевать хотел. Совсем распоясался! Взрослым себя чувствует.
– Тихо! Дайте посмотреть футбол, – поморщился отец.
– Вам бы только всё телевизор! Сын от рук отбивается, оболтусом вырастет…
– Мама, мама, тише! Костя, что ты наговорил учительнице? – обратилась мать к Косте, который здесь же подогревал себе суп, наблюдая за футбольным матчем.
– Ничего такого. Надо не угрозами и заискиванием, а более порядочными методами управляться в классе. Школа – это не художественный театр, где надевают разные маски, и не зверинец, чтобы нас дрессировать.
– О, как заговорил! Тоже мне – педагог! – вставила бабушка.
– Я не педагог. Для меня педагогика синонимична лицемерию.
– Так, может, он и прав. Сказал ведь умн'o. Сказал то, что думает. А та, видимо, от своих интриг не отошла, – заметил отец, вступаясь за Костю.
– А вы не заступайтесь! Не всегда надо то, что думаешь, говорить, – парировала бабушка.
– Мама, если бы за него заступился Иван, ты бы ничего не сказала!
– Иван – больной человек, его пожалеть только. А Юра твой – здоровый. И только и делает, что таращится в телевизор!
– Юра устаёт.
– От чего он устал, от футбола? – завелась бабушка. – Юра, вы совершенно не занимаетесь воспитанием ребёнка! Вас, кроме спорта, ничего не интересует! Он и так от рук отбился. Смотрите, упустите… уже упустили: он в девять лет у вас уже смотрел недетские фильмы, а теперь, где хочет, шляется, дерзит учителям – всё дозволено! То ли ещё будет! Подождите! Скоро курить начнёт! А Юра – знай себе только молчит и телевизор смотрит!..
– Что «Юра, Юра»?! – вскочил отец. – Вы вечно всем недовольны! То вам на даче всё переделай, то заготовки привези, то картину повесь, то кастрюлю запаяй! Всё Юра!
– Ах, только не ссорьтесь! – волновалась мать.
Отец достал сигарету из пачки, вздохнул и отправился на лестницу курить, громко хлопнув дверью.
– Мама, ну что ты делаешь! Он же не выдержит! – сказала с упрёком мать.
– Ну и ладно, жалеть не будем. Не пропадём! Сами ребёнка воспитаем, – не обращая внимания на Костю, ответила бабушка.
– Что ты говоришь! Это ты не будешь жалеть! Ты всю жизнь о себе только думала! Только и думала, как нас развести. У тебя муж на войне погиб – так надо, чтоб и у меня его не было!.. Чем тебе Юра не угодил? Он всё на твоей даче делает. Стал бы другой копать эти гряды и возиться с яблоками?
– Во всём, оказывается, дача виновата! У неё – плохая мать! Я им жизнь отдаю. Живу ради них, пашу для них в три шеи на этой даче, таскаю сумки как проклятая из магазинов! Могла жить себе припеваючи в квартире, не ездить на эту дачу, не сажать там ничего… Мне бы хватило моей докторской пенсии. Всё – ради них! А они… неблагодарные, – кричала бабушка. – Ну, ничего, скоро помру, поживёте вы ещё без меня! Вспомните…
Хлопнула дверь, и вошёл отец. Он был бледный и держался за сердце.
– Юра, вам плохо? – Бабушка заговорила совершенно другим, испуганным, голосом. Принесла валокордин и маленькую рюмку, принялась отсчитывать капли. – Вам плохо? Выпейте. Может, врача?
– Мне хорошо, – махнул рукою отец и ушёл в комнату.
Отец и бабушка, как обычно бывало после ссоры, расходились по комнатам и несколько дней не разговаривали. Потом постепенно наступало примирение…
Однажды Костя подрался. Его вызвали к директору, и встал вопрос о привлечении милиции и о переводе в другую школу. К директору тут же пришла и Ольга Герасимовна. Костя подумал, что она будет на него жаловаться, и приготовился к самому худшему. Он стоял, нахально смотрел на неё в упор и ухмылялся. Но, к его удивлению, женщина принялась яро его защищать и убедила директора оставить в школе, мотивируя это тем, что он «очень талантливый». Пропущенные уроки опять оказались неотмеченными, а в конце года по рисованию у Кости стояла «пятёрка».
– Этого не стоило делать. Я вас не просил! – гордо заявил он Коноваловой при встрече, а она отвернулась и закрыла лицо руками.
Позже, повзрослев, Константин вспоминал этот случай с сожалением, ругал себя за то, что поступил грубо и даже жестоко со своей учительницей. А в то время он чувствовал себя героем, старался избегать Коновалову и всячески выказывал ей своё пренебрежение.
Она иногда звонила его бабушке и о чём-то подолгу с ней разговаривала. Это очень раздражало Константина. Особенно его нервировало то, что, как ему казалось, Коновалова говорила о нём так, будто бы имела на него какие-то права.