Подражание театру

Кривин Феликс Давидович

Человек в шляпе. Тридцать лет… Целых тридцать лет…

Девушка. Больше мы с ним никогда не встречались.

Человек на костылях. А вы еще спрашиваете, зачем — костыли!

Унылый человек. Вы у меня спрашиваете?

Задающий вопросы. Замолчите! Замолчите все! Я ни у кого ничего не спрашиваю! Почему я должен за всех спрашивать и за всех отвечать? Если нет пострадавшего и если каждый по-своему пострадал, почему я, я один должен быть за всех в ответе? Ведь я тоже человек. Я обыкновенный человек. (Садится на место происшествия.) Мне, может быть, еще тяжелей, потому что я должен нести ответственность…

Пауза.

7

И

в этом молчании взрывается смех Веселого человека.

Веселый человек. Ха-ха-ха! Веселенькая история! Все пострадавшие, все несчастные, всех надо пожалеть… Чепуха! Надо жить весело! Вы думаете, у меня нет своих неприятностей? У меня, если хотите знать, у самого отец при смерти. А я — смеюсь! Лучший друг погиб в этом — Марокко или Сингапуре — ну, словом, где у нас идет война. А я — смеюсь! Надо смеяться! Надо жить весело! (Идет по сцене, подходя то к одному, то к другому и обращаясь к каждому по очереди.) У нас нет пострадавших, у нас только преступники. Поэтому— будем смеяться! Будем смеяться, топча друг друга, давя друг друга колесами, гусеницами и собственными руками! Пусть рвутся бомбы, пусть рушатся города — будем смеяться! Земля вертится — будем смеяться, пока она не рухнет в бездну от головокружения! Все преступники — так будем смеяться!

Смеется.

Все, кроме Унылого человека и Кондуктора автобуса, тоже начинают смеяться.

Человек в шляпе. Тридцать лет, как дурак… (Смеется.)

Девушка. Просто взял — и ушел. (Смеется.)

Человек на костылях. Когда все будут на костылях, тогда можно жить спокойно. (Смеется.)

Задающий вопросы. Всем весело — и нет пострадавших. (Неуверенно улыбается.)

Все смеются. Это какой-то искусственный, болезненный смех.

Унылый человек (очень серьезно). Этого следовало ожидать. (Выходит на место происшествия, говорит, пытаясь перекрыть общий смех.) Подымись на вершины разрушенных городов. Пройдись по развалинам древности и посмотри на черепа людей, живших раньше и после. Кто из них был владыкой зла, а кто из них был владыкой добра? Кто кем был? Куда пришел и откуда? (Кончив говорить, остается на месте происшествия.)

Все смеются. Внезапно смех обрывается. Люди растерянно переглядываются между собой. Вот теперь здесь что-то произошло. Это ясно всем, и люди прячут глаза, отворачиваются друг от друга.

Веселый человек (обводит всех взглядом, словно ища поддержки своим словам). Но ведь… ничего не случилось…

Человек в шляпе (в сторону). Нет-нет, ничего не случилось.

Девушка (со вздохом облегчения). Ничего не случилось!

Задающий вопросы (тревожно). Ничего? Ничего не случилось?

Старуха с кошкой (успокаивает его). Ничего не случилось.

Человек на костылях (в зал). Ничего не случилось!

Все (вразнобой). Ничего…

не…

случилось…

ничего…

не…

случилось…

ничего…

не…

случилось…

Кондуктор автобуса. Следующая остановка — площадь Надежды!

Слова при открытом занавесе.

Нет, случилось!.. Все, что случается в мире, случается в каждом доме, с каждым из нас. Бомбы Вьетнама рвутся в каждой квартире. Вы, старуха! Вы воспитали сына, который смеется над вами и, смеясь, идет убивать, потому что нет для него на земле ничего святого… Вы, человек в шляпе! Тридцать лет вы переписывали бумажки, в которых содержалась ложь о том, что ничего не случилось, нигде ничего не случилось, так что нечего беспокоиться, не над чем задумываться, не за что бороться… А вы, девушка? Разве

в мире, во всем большом мире нет ничего, кроме вашей неудачной любви? Разве это — единственный случай неразделенной любви? Разве любовь вашей матери к вам — не такая же неразделенная? Веселый человек! Вы называете мир преступным, чтобы оправдать свои преступления. Вам весело топтать землю — не ходить по ней, а топтать, каждым шагом уничтожая ее под собою, чтобы плодить в мире таких, как вот этот, на костылях, не физических, а духовных калек, отвернувших лицо от ваших преступлений… Унылый человек, чем вы лучше веселого человека? Ваша философия отчаяния разрушает сердца, не смягчает, а именно разрушает… И все вы, стоящие здесь и такие разные, — все вы сообщники и соучастники преступления, потому что преступен человек, который во время больших происшествий отсиживается в своем тесном мирке, в скорлупе равнодушия, уныния или веселья, в скорлупе неверия или робкой надежды… Кондуктор автобуса! Отмените площадь Надежды! Объявите площадь Борьбы!

УЖЕ НЕ ТЕАТР

Одуванчик летит по орбите, плетя за кольцом кольцо.Одуванчик летит по орбите, и ветер хлещет ему в лицо.И пушинки его, как снежинки, под зябким ветром дрожат.Одуванчик летит по орбите, и звезды, и годы вокруг кружат.И ночи, и бездны, и грозы, и громы вокруг кружат.Одуванчик скользит по орбите, по краю, по острию ножа.Одуванчик летит по орбите, плетя кольцо за кольцом.И тело его наливается холодом и свинцом,и смертью, и страхом смерти, и страхом за этот страх…И вся эта звездная млечность рябит у него в глазах,и вся эта бесконечность его повергает в прах.Одуванчик летит по орбите, и вечность сжигает его на кострах.Но солнце греет его, а звезды ему освещают путь.И ветер тоже вроде попутный — справимся как-нибудь!И бездны вроде не так бездонны, и ночи не так темны.Одуванчик летит по орбите и видит такие разные сны!И страшные сны, и прекрасные сны, и сны, которые просто смешны.Одуванчик летит по орбите. Одуванчик летит по орбите.Он несет свою жизнь сквозь безбрежную смертьи мгновенье свое — сквозь вечность.Одуванчик летит. Продолжает лететь.Смелость это? Или — беспечность?

Завтрак. Обед. Ужин

Всякое в мире добро можно во зло обратить».

Овидий.

Тихий, затерянный уголок, лежащий в стороне от магистралей цивилизации, был как раз тем местом, где человек, поднявшийся на определенную высоту, мог встретить подобного себе человека. Видные мыслители, финансисты, промышленные и административные деятели лечили здесь свои сердца, испорченные многолетним восхождением на вершину.

Здесь был профессор каких-то очень важных наук; отставной генерал, переживший не одну армию, павшую под его руководством; адвокат, знаток преступной души человеческой и все же ярый ее защитник; был и видный скотопромышленник, и видный писатель, и кинозвезда, свет которой продолжал тешить публику, между тем как сама она давно померкла; был даже министр финансов какого-то государства, правда, столь незначительного, что все финансы его помещались у министра в кармане, где он охотно их содержал.

И сюда, в затерянный уголок, куда не ступала нога; обычного человека, проникла весть о доселе неслыханной операции: о замене больного сердца здоровым.

Разговор происходил за завтраком, вскоре после ночного сна, когда голова работает особенно ясно, и отставной генерал сказал:

— Да… Такие новости…

Угасающая звезда вспомнила, что больному пересажено сердце девушки. Ее интересовало, как это может отразиться на мужчине. И как это отразится на женщине — если пересаживать наоборот. Отставной генерал сказал, что он скорее умрет на поле боя или, скажем, здесь, в санатории, чем даст всадить себе в грудь женское сердце. Потому что как солдат и мужчина… Генерал внезапно замолчал, позабыв, о чем хотел говорить.