Подробности войны
Шрифт:
Я понял, что продолжать разговор бесполезно.
Начались бои. Сначала, первые дни, все, казалось, шло хорошо.
Мы продвинулись на пять километров, и командование считало, что это большой успех. Во время войны почему-то действия войск оценивались километрами. Пять километров взяли у врага - победа (при этом неважно, сколько положили людей), пять километров оставили врагу, уступили поражение (при этом неважно, какой ценой врагу это досталось). Так вот, у нас был успех.
На третий день
– Разомкнись! Рассредоточься! Чего сгрудились?! Огонь, огонь!
Я понимал, что вместе, рядом, бок о бок - веселее, но противнику по такой цели проще бить. Потому одобрял указания Бурмакина.
Когда особенно густо начали сыпать немецкие пулеметы, сержант посмотрел по сторонам, увидел меня, вскинул голову и, приветствуя, убедившись, что справа и слева солдаты дружно перепрыгивали через ручей, крикнул:
– Вперед, вперед! Не ложиться! Огонь, огонь! Ниже бейте, по брустверу старайтесь!
Сам вскинул пулемет на руку и на весу повел огонь, будто из автомата. Взвод бросился в гору. Впереди бежал Бурмакин, и до немецкой траншеи оставалось ему всего несколько прыжков.
Вот тогда-то меня и ранило.
Хирург в медсанбате очистил рану от осколков, кусков одежды и грязи, засыпал чем-то, перевязал, дал мне палку.
– Придется полежать. Может, в полевой госпиталь переведем.
– Да вы что?!
– вскинулся я.
– А вот то. Осложнение может быть.
– В роте ни одного офицера не осталось, а я тут с девками буду?!
Хирург оказался крутым человеком. Я долгое время думал, что такое качество присуще людям этой профессии вообще.
– Я тебе как человеку говорю, - сказал он.
– Достукаешься - потом ногу отнимут.
– Пугаете?! Не из пугливых. Все равно убегу.
– Ну иди. Другие просятся, чтобы куда подальше отвезли, а этот бежит. Ну иди! Только потом не пожалел бы...
– Ничего, выдержим.
– Нам даже лучше: сам видишь, сколько народу!
– Так вы меня по-доброму отпустите?
– Отпускаю при условии, - майор медицинской службы был горд и самолюбив - сознание власти, видно, доставляло ему удовлетворение, - повторяю: отпускаю при условии: что ежедневно будешь приходить на перевязку.
– Даю слово, - пообещал я. Мы попрощались, чтобы уже никогда не увидеться.
Выходя из хирургической, столкнулся с солдатом из своей роты. Увидев меня, тот остолбенел и выкрикнул:
– О-о-ой, товарищ старший лейтенант!
– Ты что так на меня смотришь?
– спросил я.
– А говорили, что вас убило, - сказал он не то испуганно, не то весело.
– Кто говорил?
–
– Я, - уверенно подтвердил забинтованный.
– А кто тебе сказал?
– Так там, говорят, в вашей седьмой роте из всех командиров один сержант остался живой. Пулеметы и минометы уж больно, говорят, немецкие били... Рота в огневой мешок попала. Немцы чего-нибудь да придумают.
Стороной, не очень далеко от нас, в шинели нараспашку, проходил наш писарь. "Забинтованная голова" увидел и закричал:
– А вот еще ваш!
Писарь бросился ко мне, торопливо запахивая шинель.
– Товарищ старший лейтенант!
– выкрикнул он радостно, по-ребячески.
– А ты откуда? Почему в таком виде?!
– навалился я на ротного писаря.
– Я раненого принес.
– А что это у тебя шинель в крови?
– Так, говорю, товарищ старший лейтенант, нашего сержанта на себе тащил. Вурмакина.
– А где он?
– спросил я, испугавшись.
– Что с ним?
– В хирургию отнесли.
"Значит, не скоро вынесут", - подумал я и решил обязательно дождаться и повидать его.
– А почему нараспашку?
– упрекнул я писаря за небрежный вид больше, пожалуй, чтобы хоть что-то говорить, а не молчать. Надо же было показать, что я командир.
– Так, товарищ старший лейтенант, - оправдывался он, - осколком в спину задело. Ремень пополам, а шинель распороло.
– А сам?
– А сам, как видите, жив. Хорошо, что лежал, а то бы перерубило пополам, если бы стоял.
Начало дуть, и мы вошли в палатку, которая предназначалась для выздоравливающих. Вошли тихо и услышали, как раненый солдат браво хвастался:
– Наша рота первой бросилась, а потом уже другая, и весь батальон за нами пошел. А тут тыщи пуль, сотни мин, ад настоящий. Трещит, свистит, ухает, бьет, падает. Люди кричат, бегут. И каждый бежит и кричит. Я одного заколол, а как - сам ничего не помню. Помню только, что заколол, что глаза у него вылезли.
– Ну, брат, ты и врать мастак...
– прервал его кто-то.
– Да ты что, видел, как дело было? Небось в артиллерии просидел. Ты что, со мной в атаке участвовал?
– Нет, не участвовал. Не видел, но знаю. Чем ты его заколол-то? У вас и штыков-то ни у кого сейчас нет!
– Я его - дулом карабина!
– Ну, хохмач...
Тот, который "заколол" немца, увидев меня, остановился и с восторгом выкрикнул:
– Здрасте, товарищ командир!
– Здравствуй!
– ответил я, тоже обрадовавшись.
– Ты что тут рассказываешь?