Подруги
Шрифт:
Сияет солнце. Разгар лета. Море зовет. В баке хватит бензина, чтобы съездить на пляж и обратно. Эстер, урезая неделю от общей нормы, наготовила бутербродов с настоящим сливочным маслом и селедочной пастой. Хлоя принесла четыре крутых яйца — подношение ее матери от пьянчужки фермера, в тщетной надежде, что это ему зачтется в те дни, когда пиво на исходе, а виски уже кончилось. Грейс надела свое лучшее платье — красное ситцевое, в голубой горошек, Марджори вымела из «райли» мусор и до глянца начистила сиденья из настоящей кожи. У соседей одолжили надувной пляжный мяч и с
Отъезд назначен на десять утра. Часы в прихожей бьют десять; Эстер с девочками собираются у гаража. (Эдвин не любит ждать, а когда приходится, вполне способен набрать воды в рот на всю дорогу.) Четверть одиннадцатого — Эдвин не появляется.
Хлою — она меньше других способна навлечь на себя неудовольствие — отряжают в библиотеку. Эдвин сидит и угрюмо смотрит в окно. Вопреки ожиданиям на нем вместо спортивной рубашки и свободных брюк форма местной обороны.
— Мистер Сонгфорд, мы готовы, — говорит Хлоя.
— Готовы? — Он вопросительно поднимает брови.
— Мы же едем к морю, — отваживается она.
— К морю? Страна на краю гибели, а мы едем к морю? Что за бред?
— Все ждут, — застенчиво говорит Хлоя. Эдвин решительно направляется к гаражу. Хлоя семенит следом. На ней материнские белые сандалеты. Мать и дочь носят туфли одного и того же детского размера, и найти обувь по ноге для них всегда проблема.
— Так-с! — В голосе Эдвина веселость. Он скалит зубы в нарочито широкой улыбке. — По-вашему, эта поездка так уж необходима?
— Еще бы, пап! — говорит Грейс. — Иначе я помру от скуки.
— Мы давно готовы, ждем тебя, — подает голос Эстер. — А какое замечательное у нас с собой угощение! Слышишь, как море зовет? Я — слышу.
— А я начистила сиденья, — говорит Марджори.
Эдвин стоит, скалит зубы и ждет. Эстер попадается на удочку. Как всегда.
— Ты в форме едешь? — спрашивает она.
— А что — нельзя, по-твоему? Разве я не имею права?
— Конечно, милый, имеешь. Я просто подумала, не будет ли тебе жарковато. Такой чудный день!
— Будь любезна, предоставь мне самому судить, какой температурный режим мне больше подходит. — Лицо у Эдвина наливается кровью. На виске пульсирует жила. Дети отступают от них, забиваются со своими пожитками в автомобиль и надеются на чудо.
— Я напрасно это сказала, — говорит Эстер. — Прости, пожалуйста.
— Напрасно или нет, но сказала, — цедит Эдвин. — А раз так, давай разберемся, что ты сказала. Ты хочешь, чтобы из всех мужчин я один на всем пляже был без формы. Извини, я не тот человек, чтобы легко смотреть на такие вещи. Этот пикник, Эстер, задуман тобой единственно с целью унизить меня в глазах любого встречного хлюста. Я тебя насквозь вижу, Эстер.
Но, милый мой…
— Жарковато! В форме! Невозможная женщина.
Он широким шагом идет назад к дому.
— Эдвин! — жалобно взывает она. — Эдвин, ты куда?
— К себе в кабинет.
— Зачем?
— Писать письма. Ты против?
— Но мы же собрались на пляж. — Эстер в слезах. — Я
Эдвин запирается в кабинете. Девочки, поникшие, обескураженные, выбираются из автомобиля. Эстер берет себя в руки и бодрится.
— Папа что-то устал, как обидно. А мы с вами давайте устроим пикник на речке — давайте? Корзинку донесем и пешком. Это недалеко.
Но они качают головой. Им уже ничего не хочется. День испорчен.
Эдвин сидит в кабинете. Часы бьют одиннадцать, потом двенадцать. Если до сих пор еще теплилась надежда, что он сменит гнев на милость, то теперь она улетучивается. Стоит гнетущая жара. В доме тихо. Эстер поджаривает на обед бутерброды. Грейс рисует. Марджори делает уроки. Из-под двери кабинета выползают, клубясь, миазмы ненависти, уныния, злобы.
К чаю Хлоя приходит обратно в «Розу и корону» и возвращает матери четыре яйца.
Нелегкие времена — для Эдвина и для всех окружающих.
Эстер подумывает изредка, что не мешало бы самой научиться водить машину, но пасует перед первым же препятствием, не решаясь попросить об этом Эдвина.
Теперь вообразим себе другую картину, тоже в воскресный день, тоже летом, но уже двенадцать лет спустя, когда сказочный брак Грейс и Кристи в самом расцвете. (У других женщин бывает — или не бывает — сказочная кухня; у Грейс был сказочный брак.)
У дверей ждет «мерседес», в «мерседесе» — малыши Грейс: мальчик и девочка, няня-испанка, корзина с провизией для пикника от «Харродза» (alia tempora, alii mores [6] ) и ящик шампанского для добрых знакомых, к которым они собрались в гости, — у знакомых коттедж на Суссекском взморье.
6
Иные времена — иные нравы (лат.).
На длинный капот «мерседеса», вся розовая, ублаготворенная, опирается Грейс. На ней — открытое платье из белого хлопка; в вырезе, как в изящной раме, — высокая, полная грудь. Грейс мечтательно смотрит на небо, провожает глазами птичек. Вспоминается ли ей прошлое, отец с матерью, другое время, другие вылазки на природу? Сомнительно. Грейс не большая охотница наводить мосты между прошлым и настоящим.
А вот и Кристи сбегает с лестницы, перепрыгивая через ступеньки, весь — сгусток деловой распорядительности и финансовой сметки. Рост, плечи, свеж и выбрит, мужественное арийское лицо — мечта, а не муж.
При виде Грейс он останавливается как вкопанный. Она улыбается ему. Улыбка томная, полная неги, она приводит на память недавние наслаждения, — никогда еще Грейс так не улыбалась ему, и никогда уже не будет.
Но что это? Что мы слышим? За что Кристи ругает ее? Не он ли так пылко обнимал и ласкал ее еще ночью и, позвольте, не он ли еще за завтраком необыкновенно мило вел себя с нею, когда ел ветчину и пил кофе? А теперь — такие слова? Бесстыдница, халда? В чем дело? Платье? Вся грудь на виду, как у шлюхи?