Подсказки пифии
Шрифт:
Для него и его жены. Не для кого-то другого. Вообще ни для кого.
Он, работающий с трупами, до боли четко сознавал, как бессмысленна жизнь для всех, кроме того, кого жизни лишили.
– И последний ряд.
Достаточно, подумал Иво. В последнем ряду он и стоял. Человек, которого он узнал. Человек, который уже мертв.
– Кент Хэгглунд, Борис Ломанов, Ибрагим Ибрагимович, Горан Андрич и Сара Бенгтссон. Всё. Надеюсь, я вам помог, – заключил учитель труда из школы Русенгорда.
Петер Хемстрём понятия не имел, что только что произнес слова, категорически противоречащие
Что он только что совершил чудо.
Лазарь, подумал патологоанатом Иво Андрич, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.
Вита Берген
Помощник, Солес Эм Нат, носила дочь Виктории Мадлен в своем круглом раздутом животе. Это Солес страдала от спазмов, дурноты, отекших ног и болей в пояснице. Это было ее последнее задание, а потом Виктория забыла ее.
София смотрела на карандашные наброски, которые она разложила на столе в гостиной.
На всех рисунках была обнаженная девушка с закрытым маской лицом. Одна и та же девушка, тонкие ноги, круглый живот. Один и тот же Помощник. На столе возле рисунков лежала фотография, представлявшая мальчика с калашниковым. Unsocial mate. Ребенок-солдат.
София подумала о ритуальном обрезании, которое сделало многих мальчиков в Сьерра-Леоне стерильными. В деревнях юноши носили высушенные кусочки кожи в своих ожерельях как доказательство того, что они, в отличие от неверных, принадлежат богу, но в городских больницах их выбрасывали вместе с прочим больничным мусором вроде пипеток и одноразовых шприцев, отвозили на окраинные помойки. Многие после обрезания стали стерильными. Но в городах люди чаще избегали инфекций.
Стерилизация Лассе была безопасной и сделанной по собственному выбору.
Вазэктомия – не ритуал, хотя должна бы им быть, и ничего общего с ритуалами не имеет аборт или то, что сделала она сама, отдав своего ребенка чужакам. Ее мысли переключились на Мадлен. Ненавидит ли она меня? Неужели это она убила Фредрику, Регину и Пео?
Нет. Если верить Жанетт, речь не об одном и том же человеке. Она говорила не “он”, а “они”, убийцы.
София отложила изображения Солес и поняла, что вскоре ей предстоит сжечь все записки и газетные вырезки, ободрать стены тайной комнаты и выбросить все, что в ней находится.
Она должна очиститься, освободиться от своей истории. А сейчас она едва может пошевелиться в собственном доме, чтобы не наткнуться на напоминание о лжи, которая была – ее жизнь.
Она должна научиться забывать по-настоящему. Не искать ответов в статистических документах.
Дать Виктории сыграть свою роль. Но попытаться не исчезнуть.
Это все равно что держать в руке мыло. Сожмешь посильнее – и оно выскользнет.
Расслабься. Постарайся не вспоминать, пусть воспоминания приходят сами.
Виктория принесла из рабочей комнаты блокнот, а потом прихватила из серванта бутылку красного вина – мерло. Не найдя штопора, она продавила пробку в бутылку. Завтра София встречается с Жанетт, так что надо отдохнуть. Значит, следует выпить, а от красного спится лучше, чем от белого.
Сегодня вечером Виктории
Виктория видела, что пока София придерживается общих формулировок касательно этого дела. Убийца мальчиков-иммигрантов относится к категории преступников настолько необычных, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Виктории пришло в голову всего одно имя, и первое, что предстоит сделать Софии завтра утром, – это посетить библиотеку.
А теперь – Мадлен.
Виктория долго сидела с блокнотом на коленях, после чего решила не таращиться на белый лист, а отдать предпочтение свободным ассоциациям.
“Выросла у Шарлотты и Пера-Улы Сильвербергов, – записала она. – При всем, что это означает”.
Виктория немного поразмыслила и добавила: “Наверняка подвергалась сексуальным посягательствам. Ведь ее родители – люди того же сорта, что и Бенгт”. Отпила вина. Оно было теплым, и от кислоты закололо язык.
“Мадлен определенно как-то связана с Вигго Дюрером”, – записала она немного погодя, сама точно не зная почему. Но, подумав, она поняла, что имела в виду. Вигго из тех, кто отнимает у людей все, а такой паттерн всегда повторяется.
Он сделал это и с Аннет, и с Линнеей Лундстрём, подумала Виктория, и пытался сделать это со мной.
“Самое отвратительное у Вигго – это его руки, – записала она, – а не половой орган”.
На самом деле она никогда не видела Вигго голым. Он иногда применял насилие, но всегда руками. Он не бил, но царапал, рвал и сдавливал. Он редко стриг ногти, и Виктория до сих пор помнила, как было больно, когда они впивались ей в руки.
Его насилие было как сухая мастурбация.
“Мадлен ненавидит Вигго, – продолжала Виктория. Теперь ей не надо было думать долго, ассоциации рождались сами, и ручка быстро летела по бумаге. – Независимо от того, какой стала Мадлен-взрослая, она ненавидит своего приемного отца и ненавидит Вигго. Ребенком она не могла назвать свои чувства, но она всегда, сколько себя помнит, испытывала ненависть”.
Виктория отошла от собственных мыслей и опыта и вернулась к дочери. Она не стала исправлять написанное, даже когда подумала, что поторопилась; вычеркнуть можно будет потом.
“Есть несколько возможных вариантов Мадлен-взрослой. Первый – тихая покорная женщина, очень застенчивая. Возможно, замужем за кем-нибудь из сектантов, друзей своего отца, возможно – молчаливо страдает от регулярного насилия. Другая Мадлен получила помощь от кого-то извне, порвала с семьей, возможно, уехала за границу. Если она сильная личность, она смогла пойти дальше, но не исключено, что вся ее жизнь несет на себе печать насилия, и Мадлен трудно установить нормальные отношения с партнером. Еще одной Мадлен движут ненависть и жажда мести, и всю свою жизнь она пользуется разными возможностями частично спустить пар, а частично дать выход этим чувствам. Эта Мадлен периодами живет скрытно и никогда не забывает о причиненном ей зле. Она – человек, который хочет закрыть вопрос и которому не хватает…”