Подснежники
Шрифт:
День был чудесный. Мы с Машей уплетали блины, семгу и все прочее. Именно тогда я почувствовал, что мы с ней ничем не отличаемся от других супружеских пар — тех, что приглашают тебя на обед и показывают, как они счастливы, как понимают друг дружку без слов, как умеют любить, как пусты и поверхностны их ссоры. После парада по радио начали передавать патриотические песни, и Татьяна Владимировна принялась обучать нас танцам военных времен — вальсу, по-моему, и еще одному, название которого я позабыл. Сперва она потанцевала со мной — Маша хлопала в ладоши, Катя смеялась, — потом с каждой из девушек. Мы перешли в гостиную, отодвинули кофейный столик к стене и потанцевали все вместе, я по преимуществу
Под конец она согнулась вдвое, пыхтя, а наша троица плюхнулась на софу.
— Браво, дети, — сказала она. — Браво. И спасибо.
Помешательство русских на Второй мировой всегда казалось мне отчасти неприятным. Однако в тот день я понял: резвость, обуявшая Татьяну Владимировну, не имеет никакого отношения ни к Сталину, ни к восточному фронту — ни к чему в этом роде. Ее источник — память о погибших возлюбленных, о молодости, о вызове обстоятельствам, о Ялте 1956 года.
А затем Маша принесла документы.
— Татьяна Владимировна, — сказала она, — я хочу, чтобы вы знали: Коля собрал все бумаги, касающиеся вашего нового дома в Бутове. Акт о владении, технический паспорт — все, доказывающее, что продажа квартиры будет законной и никаких сложностей не создаст. Вот они.
И Маша, подняв перед собой стопку бумажных листков, раздвинула их так, как раскрывала когда-то давно веер какая-нибудь петербургская герцогиня.
— Кроме того, у нас на руках все бумаги, связанные с вашей нынешней квартирой, которую Степан Михайлович так пока и не посмотрел.
Она подняла другую руку — с собранной Ольгой папкой; несколькими днями раньше я сам вручил ее Маше.
— Покажи их Татьяне Владимировне, Коля, — сказала, улыбаясь, Катя.
— Да, пожалуйста, Николай, — попросила Татьяна Владимировна. — Я не сомневаюсь, что они в полном порядке, просто хочется, чтобы вы мне все про них объяснили. Тогда я буду совсем спокойна.
— Держи, Коля, — сказала Маша, протянув мне и бумажный веер, и папку.
Документ, который в России не продается, пока еще не изобретен. На Павелецкой, в подземном переходе, ведущем от станции метро к дурацкой башне, в которой я работаю, можно купить университетский диплом, вид на жительство, удостоверение, обращающее тебя в квалифицированного нейрохирурга. Иногда они оказываются подлинными — в том смысле, что их изготовляют продажные работники самых настоящих университетов, чиновники мэрии, сотрудники кремлевской администрации (с девяностых годов сохранился и оживленный рынок чистых бланков, из которых можно состряпать любой договор с проставленными на нем давними датами, — такие бумаги содержат даже соответствующие этим датам водяные знаки). Но встречаются и вопиющие подделки. Как раздобыла Маша впервые увиденные мною в тот день «бутовские» документы, я не знаю. Вид они имели достаточно убедительный: все те же водяные знаки, россыпь очень правдоподобных печатей. Может быть, некоторые подписи выглядели немного смешно, да в уголках пары документов различались оставленные ксероксом сероватые тени, но ничего с очевидностью поддельного или способного вызвать тревогу в них не наблюдалось.
Я разложил документы на кухонном столе, сел за него вместе с Татьяной Владимировной. Сначала мы прошлись по бумагам, относившимся к ее старой квартире. Затем я показал ей те, в которых описывались приятные особенности бутовской, в частности документ, подтверждавший, что там никто не прописан. И тот, в котором
День выдался хороший, грех было портить его. А кроме того, мы собирались в Одессу, и испортить эту поездку тоже было бы грешно. Да и зашли мы уже так далеко, что возвращение в исходную точку представлялось мне практически невозможным. Однако на деле все было и проще, и хуже этих моих объяснений. Я обязан сказать тебе, что, когда я показывал документы Татьяне Владимировне — да еще и в День Победы, — вся эта история казалась мне ничего не значащим пустяком. Неизбежным, почти естественным. Я понимаю, как это звучит, но больше мне оправдаться нечем.
— Великолепно, — сказала она, когда мы закончили. — Вы ангел, Николай.
— Да, — согласилась Маша, — Коля наш ангел.
И провела ладонью по моим волосам — очень легко, всего один раз.
— Рад стараться, — ответил я.
— Пошли, — сказала, вставая и потягиваясь, Катя. — Скоро салют.
Выходя из дома, мы столкнулись с Олегом Николаевичем. Мимо его квартиры мы проехали на лифте, однако, открыв дверь на улицу, я оказался с ним лицом к лицу, черный костюм и белая рубашка придавали ему сходство с джазистом или похоронных дел мастером, в руке у него был кейс — пустой, в этом я не сомневался. Я шел первым, за мной Маша с Катей, за ними Татьяна Владимировна.
Я поздравил Олега Николаевича с праздником великой победы его страны. Он в ответ поздравил меня с победой Британии.
— И вашего дедушки в том числе, — добавил Олег Николаевич. Когда-то, в то время мы еще помногу разговаривали, я рассказал ему о конвоях и о связях моей семьи с Россией.
— Олег Николаевич, — сказал я, — позвольте представить вам моих близких друзей, Машу и Катю.
— Да-да, — ответил он, словно узнав их. — Ваши друзья.
— С Днем Победы, — сказала Катя и хихикнула. Он и она показались мне в тот раз опасливыми представителями разных цивилизаций, лишь по чистой случайности умеющими говорить на одном языке.
— Да, — сказал Олег Николаевич. — И вас, девушки.
— Вы нас простите, пожалуйста, — сказала Маша, — но мы спешим.
Олег Николаевич вжался, чтобы пропустить девушек, спиной в стену. Они проскользнули мимо него на улицу.
— Всего доброго, — негромко произнес он им вслед.
Татьяна Владимировна все еще стояла рядом со мной в вестибюле. Я не сумел придумать, как мне представить старушку, поэтому просто назвал ее имя.
— Рад знакомству, — сказал Олег Николаевич.
— Я тоже, — ответила Татьяна Владимировна.
Я увидел в глазах обоих настороженность и понял, что они оценивают друг дружку — происхождение, образование, сколько крови пришлось каждому из них или их родным смыть со своих рук. Русские старики мгновенно производят такого рода титанические расчеты, подобно тому, как англичане присматриваются к обуви и прическе нового знакомого, прислушиваются к его выговору. Затем их глаза смягчились, плечи слегка опустились: оба пришли к заключению, что опасаться им нечего.
— Разрешите и вас поздравить, Татьяна Владимировна, — сказал Олег Николаевич.
— Шестьдесят лет, — ответила она. — Ведь шестьдесят, верно?
— Около того, — ответил он.
Я думаю, Татьяна Владимировна была лет на шесть-семь старше Олега Николаевича, однако оба успели получить свою долю войны, сталинизма, всего кошмара русской жизни. Оба были достаточно стары, чтобы помнить время, когда они верили во что-то, пусть даже предмет их веры оказался бесстыдным обманом. Людям помоложе в большинстве их верить уже не во что, даже тем, кто этого хочет. Нет у них ни коммунизма, ни Бога. Память о Боге и та утрачена.