Подстрекатель
Шрифт:
По телу Рейта пробежал холодок, и он пробудился от глубокого сна. Вокруг было темно, и в этот момент он понял — время пришло. Время собирать всех, кто должен лететь выполнять их план, время прощаться с остальными, возможно, навсегда. Время найти слова, которые он скажет, когда волшебники перехватят вечерние новости, когда настанет пора сообщить всем, что они сделали и почему, и как люди должны покинуть свои дома и свои миры, чтобы сохранить свои жизни.
Время найти слова, которые заставят их понять, что он делает правильное, хорошее дело. Но Рейт не сумел найти слова, чтобы убедить даже себя. Он уничтожает нечто такое, чему три тысячи лет, нечто до невозможности
Он мог лежать здесь в кровати и притворяться, что не знает, что время пришло. И в таком случае сможет перед всеми извиниться — сказать, что «Тайные Тексты» были написаны им в лихорадочном бреду, а сейчас-де он поправился. И очень сожалеет. Ему больше никогда не представится возможность освободить уорренцев. Эта ноша спадет с его плеч. Возможно, когда-нибудь кто-то другой сможет поднять и пронести это бремя. Нет, не стоит никому говорить, что он вспомнил, что написал тогда в «Тайных Текстах» — каждое слово будто врезалось ему в мозг. Что он знал наверняка — Соландер использовал всю имевшуюся у него энергию, чтобы добраться до Рейта с той стороны смерти, рассказать ему все, что он мог знать и понимать о будущем, находясь за пределами всех миров. При желании Рейт мог сделать вид, что не заметил нужный момент, и тот бы канул в небытие подобно дождю, падающему на песок. В другой раз кто-нибудь еще спасет уорренцев. Может быть…
Но тогда никто не спасет этих уорренцев. Может, удастся спасти их детей или их внуков — но эти люди, попавшие в адскую западню, сделанную чужими руками, погибнут, и не просто на время, а навсегда. Они умрут во имя чего-то прекрасного, вот только цена… Не слишком ли она велика? Разве можно кого-то заставлять поступаться собственным бессмертием во благо кого-то другого?
Рейт поднялся с кровати. Он дрожал, словно его окунули в озеро и оставили лежать на льду. На своих плечах он нес вес целой Империи и жизни бесчисленных сотен миллионов. И в тот момент он понял, что бремя слишком велико для одного человека. Ну почему Соландер погиб, а он, Рейт, остался жить? Соландер наверняка смог бы направить свою магию правильным курсом. И еще он мечтал о том, чтобы этот двуглавый ужас выбора перешел от него в руки кого-то более сильного, более чистого, с более ясным взором. Рейту захотелось, чтобы к нему пришел Водор Имриш и сказал ему, что он должен выбрать, чтобы по крайней мере он был освобожден от ответственности… и вины.
Но Водор Имриш оставался безмолвным, и будущее — будущее Империи Харс Тикларим, с одной стороны, и будущее бесконечного потока безымянных, лишенных мечты и надежды Уорренов — с другой, на мгновение легло в его ладони. Он жил в обоих мирах и знал ад одного и небеса другого, и насколько сильно он ненавидел один, настолько любил другой. Но он не мог изменить ни один из них, не изменив навсегда и другой.
По щекам Рейта покатились слезы. Он сжал кулаки и безмолвно заплакал. Он плакал о людях, которых никогда не знал, и о тех, кого знал и кому не может помочь. И тогда он вышел из крошечного однокомнатного домика, где написал «Тайные Тексты», и с полным осознанием последствий, которые выпадут на долю других за его выбор, поднял Соколов и их группу поддержки и сказал, что они должны быстро погрузиться в аэрокары.
Пришло время.
Рейт был благодарен тьме, скрывавшей его залитое слезами лицо. Он ни с кем не хотел делиться своими сомнениями. Только не это. Если их тоже терзают сомнения, он посочувствует — но никогда не станет перекладывать на них вес собственного бремени. Рейт заработал свою вину и знал, что до конца жизни его будут преследовать последствия этого выбора, каковы бы они ни были.
Рядом с ним сидела Джесс, а напротив — Патр. Никто из них не проронил ни слова. Все трое не будут помогать Соколам в установке «заклинателей». Их работа начнется, когда они прибудут в Эл Артис, и Соколы прорвутся через защитный экран вечерних новостей. До тех пор они будут следовать капризам бога,
В темноте Рейт почувствовал, как в его ладонь скользнула маленькая, сильная, мозолистая рука. Джесс придвинулась поближе к нему. Рейт с благодарностью пожал ее руку и ждал. Наконец, когда пассажиры загрузились в последний из аэрокаров, вокруг них закрутился еле заметный вихрь с золотистыми краями. Беззвучно, бесшумно аэрокары поднялись в воздух и затем прошли сквозь нечто, что показалось Рейту сродни холодному шелку, сродни паутине, собравшей холодную, невероятно холодную росу. Наступила настоящая тишина; не тишина мира, а потусторонняя тишина. Свет погас. Все ощущения исчезли. Рейт знал, что до этого он сидел, но не мог определить, сидит ли он сейчас; его тело исчезло. У него не было ни ног, ни рук, ни глаз, ни ушей. Рейт пытался что-то сказать, но губы не пошевелились, слова не давались ему, и он не мог произнести ни звука. Он попытался нащупать руку Джесс или хотя бы ощутить ее присутствие, но что бы ни говорили ему его чувства, он вполне мог являть собой одинокую бесплотную мысль посреди бесконечной пустоты.
По идее ему должно было быть страшно, но Рейт не испытал страха. Слепой, глухой, немой, бестелесный, потерянный, он обнаружил во тьме присутствие Водора Имриша. Он не услышал слов утешения, ободрения или обещаний, что все будет хорошо. Однако знал, что Водор Имриш сопровождает его, и, зная это, проникся спокойствием.
Состояние бестелесности длилось лишь мгновение, и когда Рейт, Джесс и Патр и аэрокар вновь упали сквозь прикосновение ледяной паутины, Рейт выглянул и увидел внизу Эл Артис. И все прочие аэрокары, в которых находились Соколы и их помощники, летели с ним.
— Где-то произошел сбой, — прошептал Рейт. — Мы оказались здесь слишком рано. А если и вовремя, то все равно остальные все еще должны быть в Уорренах.
Джесс еще сильнее сжала его руку. Ее пальцы так крепко переплелись с его, что Рейт усомнился, сможет ли он высвободиться, если захочет. Она ничего не сказала, и он понял, что ей страшно. Он не чувствовал в ней страха все то время, пока они готовились к этому моменту. Помогая подбирать команды для каждого аэрокара, она оставалась такой спокойной, словно объясняла людям, как найти театр, в котором выступала одна из ее групп. Рейт посмотрел на нее и пожалел о том, что в темноте ее не разглядеть. На фоне звезд был виден только ее профиль. Губы крепко сжаты, глаза зажмурены.
— Все будет в порядке, — прошептал Рейт ей на ухо.
Он не знал, в самом ли деле все будет в порядке, но очень на это надеялся.
— Я беспокоюсь не о нас с тобой, — прошептала в ответ Джесс. — Меня волнует, что произойдет с Империей, когда мы сделаем то, что задумали. Если сделаем… Все эти люди… что с ними будет? Что они будут есть? Удастся ли им выжить? — Она повернулась к нему. Теперь Рейт не видел ничего, кроме ее силуэта. — Добьемся ли мы своего, Рейт? Даже будучи теми, кто мы есть, даже с нашим происхождением… сумеем ли мы осуществить задуманное? Правильно ли поступаем?
Рейт пожал ее руку. В этот момент он наконец полностью осознал, что любит ее. Джесс поняла то, чего, как ему казалось, не мог понять никто: что из всех людей только он имел двойственное отношение к тому, что должно произойти. Она поняла — более того, она разделяла его сомнения.
Его страх. Он молчал о своих терзаниях в первую очередь из-за нее, ибо не мог не помнить, она — из всех людей, работающих во имя освобождения Уорренов — имела самое полное право ненавидеть Империю и ее жителей, которые ради собственного комфорта в качестве источника энергии сжигали уорренцев, их тела и души. Ей он никогда не мог выразить своих сомнений, потому что, казалось, это будет означать, будто он сомневается в ее ценности. В ее праве на жизнь. В отличие от него Джесс всегда была одной из уорренцев — безымянной энергетической единицей, которую должны сосчитать и использовать. Она заслужила право на ненависть. Но Джесс не испытывала ненависти — или по крайней мере все еще понимала, что некоторые части Империи имеют ценность. Она отлично понимала, что по обеим сторонам дилеммы невиновные люди, и их ждет страшная участь.