Подвал
Шрифт:
– Какие кости? Я не…
– Заткнись! – Участковый ударил кулаком по столу, бутылка опрокинулась, и пиво потекло к краю. Дима как завороженный смотрел на ручеек. – Ты вчера пил с Аверченко и Сахно.
Сысоев не понимал его, но где-то на задворках сознания он ухватился за два невзрачных образа. Анатолий и Александр. Кто из них Аверченко, а кто Сахно? Да ему, если начистоту, было наплевать.
– Аверченко пропал, – как-то обыденно произнес Петр. – Может, в город подался, а может…
– Что? – не выдержал Дима. – Что «может»?
– Ты, кстати, куда пошел после посиделок?
– В бильярдную, куда же еще?
– В бильярдную? – Петр Станиславович округлил глаза. – Юморист, да?
– Ну а куда я еще мог пойти? – вопросом на вопрос ответил
– Охотно в это верю. Ты, значится, домой, Сахно там проспал до утра, а Аверченко сгинул? Получается так?
– Вы полиция, вы и разбирайтесь.
– Разберемся, будь спокоен. Ну ладно. – Петр встал. – Мне пора. Надеюсь, наша беседа пойдет тебе на пользу. – Он подошел к двери, а Дима продолжил сидеть. Он даже не посмотрел в сторону гостя. – Ну, все, будь здоров. Береги себя, пока это еще возможно.
Дима все понял. Руки тряслись. Мысли перемешались. Он допил бутылку пива и достал еще одну. Открыл и начал жадно хлебать. Выпил половину и только тогда оторвался от бутылки. Он все понял. Только что ему угрожал представитель власти, а точнее, серьезных людей. Подобное происходит, только когда кто-то в чем-то виноват, а от ответственности ушел. Только тогда.
– Но не сейчас. Дело отправлено на доследование, – произнес Дима и допил пиво.
Сто из ста – здесь произошло убийство. И еще одна немаловажная деталь: либо Стасыч третья обезьянка, либо он прикрывает ее. Но в любом случае он в курсе событий. Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не скажу. К тому же еще пропажа этого балбеса в спортивном костюме. Может, он сболтнул чего лишнего вчера? Вот его и убрали как ненужного свидетеля. Дима попытался вспомнить, о чем говорил Сашка, но так и не смог. И не только потому, что он много выпил. Просто Саша действительно ничего не говорил. Ничего такого, чего Дима не знал, Аверченко не сказал. Может, и вправду в город подался? Да и черт с ним! Еще из-за него голову ломать. Дима встал и пошел к сараю. У него было чем занять голову в ближайшую пару-тройку недель.
Роман шел своим чередом и писался так легко, будто он не создал этих героев, а они были реальны. И сейчас стояли за его спиной и нашептывали ему текст. Он даже действительно начал различать слова. Но как только он переставал стучать по клавишам, шепот затихал и наступала мертвая тишина. Мертвая. В эти доли секунд он успевал подумать о чем-то плохом, тревожном, и только когда пальцы снова касались клавиатуры, он приходил в себя, отвлекался от Вер и трех обезьян, серьезных людей и призраков, насильников и убийц. Он создавал мир, полный боли, утрат и скорби, то есть ничем не отличимый от того, что за деревянной стеной. Нет, все-таки одно отличие было. Свой роман он закончит точно так, как и хотел. И никакие силы этому не помешают. А вот про жизнь (особенно теперешнюю) Дима подобного сказать не мог.
Он поставил точку и сохранил файл. Здесь, в подвальном кабинете, он завершал работу без особого сожаления, порционно. Сегодняшняя порция готова, остальное завтра. И как ни странно, это его не обременяло. Другое дело дома. Он писал – думал о романе, читал – думал, ел – думал, мочился – думал, даже когда засыпал, и то думал. Он жил романом от названия до выхода в печать. Здесь и сейчас у Димы был несколько иной настрой. Когда он работал над романом, он погружался в него, а когда отдыхал (а отдыхал ли?), его голову не покидали события последних дней. Вера (мертвая или живая, ему было все равно) захватила его разум. Особенно его забавляло «шевеление» серьезных людей. Забавляло и пугало. Они зашевелились, словно ужи на сковородке. Только Диме почему-то казалось, что сейчас на разогретой сковороде не безобидный уж, а клубок ядовитых гадюк. И они никого не пожалеют. Никого.
Дима вышел на улицу, потянулся и замер. Уже стемнело, но света от поднявшейся луны ему хватило, чтобы увидеть: в окно из его комнаты кто-то смотрит. Еще секунда, и белое лицо исчезло. Дима не знал, что ему делать. Сердце барабанило
Сколько он простоял без движения, Дима не знал. Когда он собирался все-таки пойти в дом и посмотреть, кто у него там хозяйничает, дверь открылась и на крыльцо вышел Аверченко, мать его, Саша. Дима облегченно вздохнул. Несмотря на то что он казался живее всех живых, бледность и некая окоченелость конечностей придавали ему статус чего-то мистического. Одним словом: зомби. Мужчина проковылял к лавке под яблоней и завалился на нее. Завертелся там, как червяк на крючке, и кое-как уселся. Следующее удивило Диму не меньше, чем появление (мертвого? больного?) Аверченко в его доме. Саша приложил руки к ушам. Подержал какое-то время и убрал. Затем прикрыл ладонями глаза, а затем рот. Снова жесты трех обезьян. Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю. Нет, тут дело не в количестве человек. Ну, или не только в количестве. Пока Дима соображал, что да как, спортсмен исчез, растворился в воздухе. Дима подошел к яблоне, посмотрел на лавку и, кроме гвоздя-сотки, он ничего не увидел. Он взял его в руку, покрутил перед глазами. Галлюцинации или призраки хотят что-то сказать. Почему Вере не появиться, как и раньше, в образе красивой девушки, то есть самой себя, и не рассказать обо всем по порядку? Он прекрасно понимал, что ее появление во плоти было с чем-то связано. Равно как и исчезновение.
Дима присел на скамейку. Гвоздь он крепко сжал в руке. Сколько раз он говорил себе, что после драки кулаками не машут. Драка была? Была. И что теперь? Чем ты сможешь помочь этой несчастной девушке? Девушке, умершей два года назад, чем? Возможно, ее душе как раз помощь и требуется. Иначе зачем все это? Опять же, непонятна его миссия. По закону ублюдков не накажут, лишь потому, что закон для них не писан. Убить их? Дима считал, что убить человека можно, но пересмотр моральных ценностей заставлял держать себя в рамках и оставить в живых даже самого отъявленного негодяя. Себе-то, конечно, он мог не лгать о моральных рамках. Он просто боялся. Боялся ответственности, ведь закон писан как раз для него. Он не видел дальнейших своих действий, но и сидеть без дела тоже нельзя. Он решил действовать по обстоятельствам. И первое, что он хотел сделать, это навестить местного дона Цапка. Несмотря на позднее время, злодей наверняка еще не спит. Ему по статусу не положено.
В магазине Семена горел свет. Дима почему-то именно сейчас, в шаге от повышения собственной самооценки, очень испугался. Что им может помешать убить его, как Веру или как Сашку Аверченко (он был уверен, что и его убили)? В том-то и дело, что ничего. Тем более он сам напрашивается. Серьезные люди могут быть настроены серьезней, чем он думает. Серьезные люди. Упыри обезбашенные, чувствующие свою безнаказанность. Дима все-таки набрался храбрости и вошел в магазин. Звон колокольчиков заставил его вздрогнуть.
У прилавка никого не было. Дима кашлянул, чтобы привлечь внимание. Тишина.
– Эй, Семен Макарович! – позвал Сысоев.
Дима потоптался у двери и пошел к прилавку. Никакого шороха коробок или звона бутылок, будто в магазине, кроме него, никого не было. Складывалось такое впечатление, что хозяин ушел, забыв запереть дверь. В это верилось с трудом, но другого предположения у него не было. За ночь в этой деревне не могли появиться более серьезные люди. С каждым шагом к подсобке Дима все отчетливее представлял себе скрюченный труп Семена.
Дима заглянул в подсобку. Слава богу, Семен сидел за столом спиной к двери. И определенно был жив. Он что-то читал или смотрел, а потом перелистывал страницы.
– Семен?!
Диме даже стало жалко краснолицего. Он подскочил, будто по тревоге. Захлопнул альбом (теперь Дима видел, что это фотоальбом) и повернулся к возмутителю спокойствия. Взгляд, переполненный ненавистью, тут же померк и налился теплом. Диму это поразило не меньше, чем вся эта история, в которую ему посчастливилось вляпаться. Семен улыбнулся и снова сел.