Подвиг 1968 № 01 (Приложение к журналу «Сельская молодежь»)
Шрифт:
Проснувшись, я не мог вспомнить, что видел во сне, и мне казалось, будто я вступаю в сон наяву. Весна бушевала вокруг оголенного серого селения. Распускающиеся цветы заслонили камни. Ростки свежей травы пробились сквозь солому крыш. Вздыхали воды и листья. Раскрылись бутоны на белых акациях, вишни оделись пушистыми цветами.
Кто-то окликнул меня с дороги. Я медленно подошел к окну. Ничто не удивляло меня в это тихое утро.
Я окинул взглядом еще не просохшую дорогу, коричневые и серые крыши, струйку воды над водопойной
Это была Алина, ученица приготовительного класса, с черными косами, с красными лентами. Она стояла, как цветочек, под моим окном и кричала:
— Господин учитель!.. Господин учитель!..
— Ну, что случилось?
— Вас просят к телефону.
— Кто просит меня?
— Не знаю.
— Звонят из Тулузы или из Люшона?
— Не знаю.
— А кто звонит?
— Не знаю.
Она не знала и улыбалась в утреннем свете, стоя в своих лакированных сабо. Ветер раздувал ее фартучек, солнце пылало в ее бантах.
Мать велела ей: «Пойди позови учителя». Девочка надела праздничные сабо, разрисованные цветами и листьями, и побежала к школе. Небо синело над горами. Зубчатый край пограничных гребней четко вырисовывался над темными пятнами ельников. Долгие порывы ветра обегали долину от дальних склонов Венаска до развилки дороги на Монрежо.
Я быстро оделся и поспешил в бакалейную лавку, где находился телефон. Я поздоровался с отцом Алины, который выходил из лавки с косой на плече. За селением уже слышался звон кос под ударами точильного бруска. Цветущая трава рядами ложилась па склонах.
«Кто же это звонит? Кто бы это мог быть?» — спрашивал я себя, мысленно отвлекаясь и представляя себе вечера во время сенокоса, когда тихие улицы селения, еще не остывшие от дневного жара, благоухают свежим сеном. Мне виделось, как девушки выходят из темного хлева, неся в каждой руке по ведру с молоком, как они шагают по душистей траве…
Я узнал голос Армандо. Он старался говорить спокойно, но я почувствовал, что страх и тревога рвутся из каждого его слова. Условным языком он сообщил мне, что в Кампас направились немцы, немцы и люшонская полиция. Воинские грузовики уже двинулись наверх, к Кампасу. Кого они искали? Что им было нужно?
Впереди шагал Модест. За ним англичане и француз. Бертран Помаред замыкал шествие. Пастух указывал путь, юноша следил, все ли спокойно позади. Они вышли в три часа утра, почти ночью. Над темными вершинами стояло безоблачное небо. Модест показал пальцем на Млечный Путь, мерцавший всеми своими звездами, — он вел в Испанию. Компас был не нужен. Тому, кто умеет читать по небу, достаточно взглянуть наверх.
Пастух пустился было своим обычным шагом, но ему пришлось идти медленнее. Англичане поспевали за ним, но француз сразу стал задыхаться.
Позади остались лес и большое озеро, потрескивание ветвей и плеск
Прежде чем пересечь последние луга, где Модест обычно пас овец, он предложил передохнуть и спросил, все ли в порядке. Англичане закурили, француз, прижимая руку к левому боку, вполголоса сделал им замечание по-английски. Модест понял, о чем шла речь, и сказал, что теперь они могут курить спокойно. Никто за ними не следил.
Они снова тронулись в путь, уже по диким скалистым местам. Пастух показал на пограничную гряду гор, возвышавшуюся на светлом фоне неба, и объяснил, что в толще этой неприступной стены пролегает глубокая трещина. Она направлена вкось, и вход в нее очень узок. Лишь подойдя совсем вплотную, можно разглядеть ее начало. Человек может протиснуться туда с большим трудом. Но немного дальше эта щель расширится.
Они сделали еще один привал у каменистого потока, который вытекал из-под скалы, перекусили хлебом и сухим сыром.
Затем они двинулись дальше. Последний отрезок пути перед стеной был самым трудным. Крутые подъемы и спуски чередовались один за другим без перерыва. Огромные скалистые глыбы загромождали все вокруг, и обходить каждую заняло бы слишком много времени.
Изредка Помаред спрашивал Модеста:
— Ты хорошо знаешь дорогу?
— Знаю.
Он смотрел на звезды, окидывал взглядом гребни пограничного хребта и определял путь по прямой.
Им было не холодно, и француз хотел даже снять один из свитеров, но пастух отсоветовал ему делать это.
Наконец Модест, шедший все время впереди, вытянул руку, как бы требуя тишины и внимания. Чего же можно было опасаться в этой пустыне? Вокруг простирались одни только скалы и камни. Нет, жест призывал не к молчанию, он что-то предвещал. Они находились близ прохода, неведомого, таинственного прохода, по которому некогда — впервые с незапамятных времен — прошли испанцы.
— Я ничего не вижу, — сказал Помаред.
— Я тоже, — подтвердил француз.
— А я его вижу, — сказал пастух. — Он здесь, прямо перед нами.
— Да ведь тут просто стена, — тихо произнес Бертран.
Они стояли в ста метрах от входа, на который указывал Модест, но все еще не различали его. Ни один из них не смог его обнаружить. Пастух снова заставил их перекусить и посоветовал одеться теплее: в ущелье будет очень холодно.
Наконец они проникли в него. Первые несколько метров они с трудом двигались по тесной бреши, затем гора приоткрылась. Они пробирались между стенами столь отвесными, словно какой-то гигантский меч рассек толщу хребта, как нож режет пирог. Высоко над их головами в узкой щели неба мерцал Млечный Путь. Ветер завывал в глубоком коридоре, холод пронизывал до костей.