Подвиг 1972 № 06
Шрифт:
…На исходе третья ночь.
В черном небе ни одной звезды. Тяжелые тучи, кажется, придавили все живое на Мамаевом кургане. Передний край немцев в ста метрах от нас. Слышно, как там, в окопах, звенят котелки, металлические кружки, стучат каблук о каблук солдаты: сбивают грязь с ботинок, греют ноги. Все слышно, но речь разобрать нельзя. С детства не учили иностранный язык, убегали с уроков, а теперь ругаем сами себя.
Всю ночь мы следили за поведением противника. Сон не шел. Изредка поглядывали назад, на Волгу. Ветер рябил поверхность волжской воды. Холодный отсвет неба нагонял тоску. Клубы
В траншеях противника началось оживление. Мелкими группами немецкие солдаты стали подбираться к нашим окопам. Мы взяли снайперские винтовки и без особого труда расправились с ними. Не получилось у них внезапности.
Ответного удара пришлось ждать недолго. От шквального ливня пулеметных и автоматных очередей взъерошилась земля перед нашими позициями.
Мы ушли из зоны обстрела, а вскоре наш прицельный снайперский огонь заставил замолчать пулеметы. И вот гранатометчик Саша Грязев снова на старте. Он разворачивался медленно, заносил руку, пригибал одно колено, словно заводил тугую пружину, и швырял гранату. Ничего не скажешь — мастер!
Я попросил у Грязева дать мне хотя бы одну гранату.
— Не трожь короткими руками, — пробасил он, — гранаты беречь надобно!
За трое суток Грязев перебросал уйму гранат, уничтожив десятки фашистских солдат.
Снайперские пули и гранаты помогли нам выполнить приказ командира дивизии: свои позиции на высоте 102,0 мы не сдали. И судя по всему, нам предстояло держаться здесь еще не один день и не одну ночь. Об отходе никто не думал.
10. СЛОЖНАЯ ПОЗИЦИЯ
Вот уже четвертые сутки мы в осаде. Ждем ночи, чтобы занять новые посты и оборудовать их.
Наконец лучи заходящего солнца окрасили в ярко–розовый цвет перистые облака. В воздухе перестали гудеть моторы фашистских самолетов. Облака над городом потемнели, но отсветы зари еще долго видны были на горизонте.
Лишь к полуночи мы закончили оборудование снайперских постов. Хотелось и спать и пить. Подход к роднику немцы отрезали минным заграждением, но мы тоже не подпускали их к воде огнем пулемета и снайперских винтовок.
В эту ночь ужин нам опять не доставили. Нас мучил голод, но сильнее его была жажда. Во рту пересохло, отяжелел язык — все делали молча, понимая друг друга без слов. По всему виду и поведению товарищей я понял без объяснений: все просят отдыха. Хотя бы полежать на земле, немного набраться сил… Я дал команду отдыхать, а сам вместе с Костриковым остался в боевом охранении.
Вооружившись ракетницами, мы условились о сигнале на случай тревоги и разошлись в разные стороны.
Я отчетливо воспринимал ночной шепот ветерка, полет мин, мерцающие огоньки папирос в стане противника, еле уловимый аромат табачного дыма. Еще сильнее захотелось курить, но курить было нечего. Глухие металлические стуки, обрывки немецких фраз раздражали меня — хотелось курить. К тому же неодолимо тянуло ко сну.
Костриков подошел ко мне и, как бы разгадав мои мысли, начал трясти карманы убитых. Вскоре мы закурили, и сон отлетел.
Мы хорошо знали, что противник готовит для нас ловушку, сооружает ложные позиции.
Втыкаю лопату в грунт до самого заступа, прикладываю ухо к концу черенка, как к телефонной трубке, и слушаю. Лопата в земле, точно ладонь на человеческой груди, передает мне напряжение грунта на вершине кургана. Где–то невдалеке долбят камень или вбивают кол, чуть дальше — роняют на землю что–то увесистое, возможно ящики с продуктами или мешки с песком. Земляных работ не слышно. А вот совсем рядом шаги. Гитлеровцы громко стучат о землю коваными сапогами, проходят вдоль траншей. Это сменяется охрана на огневых точках…
Через некоторое время я разбудил спавшего рядом снайпера Куликова. Он вскочил как кипятком ошпаренный, схватил автомат.
— Где ползут?!
— Нигде, просто тебе пора бодрствовать.
На высоте появился дежурный немецкий пулеметчик. Видать, новичок: его можно было легко снять из винтовки с открытым прицелом даже в темноте. Но я не стал тревожить товарищей…
Снова наступило сравнительное затишье. Я обошел снайперские пары. Мои друзья давно уже сменились и, свернувшись комочком в траншеях, отдыхали сидя.
Вернулся к своему напарнику — Николаю Куликову. Решил немного поспать. В подкопе траншеи лежали солдатские шинели. Хозяева их уже давно крепко спят в земле на Мамаевом кургане, а шинели остались друзьям…
Уткнувшись головой в шинели, я погрузился в сон. Николай встал у пулемета. Он боялся присесть: сядешь — и незаметно подкрадется дремота. Лучше уж отгонять ее стоя, пусть даже пули свистят над головой.
Перед рассветом, как было условлено, Куликов разбудил меня.
— Хуже всего без воды. Думал, ночью полегче будет, да где там…
— Как прошло дежурство? — спросил я.
— Нормально.
С каждой минутой становилось светлее. Снайперы подходили ко мне, и каждый спрашивал:
— И сегодня воды не будет?
— Выдержим, не страшно, — утешал я товарищей. Губы у них потрескались, лица осунулись.
И вдруг вспыхнул огонек в глазах Кострикова. Солдат плюхнулся на дно траншеи, широко разбросав ноги, запрокинув голову, и громко закричал:
— Братцы, вода!
Он радостно улыбался и молчал. Мы смотрели ему под ноги и ничего не видели. Наконец Грязев не выдержал:
— Ну говори, где там твоя вода?
Костриков сузил свои черные глаза.
— Где вода, спрашиваешь? А вон сколько фашистов валяется, видите?
— Ну и что? — ответил своим густым басом Грязев.
— Так у них же вода во фляжках… Надо обыскать убитых.
— Резон, — согласился Куликов. Он больше всех страдал от жажды.
— Резон–то резон, — сказал Двояшкин, — но такую вылазку надо прикрыть огнем…
Я, Куликов и Двояшкин сразу двинулись к своим точкам. Едва я успел прижаться к прикладу, как в прицеле замелькали каски. Прошло несколько секунд, и фашисты выбросили на бруствер пулемет, открыли огонь. Переложив поудобнее винтовку, я дал выстрел. Пулемет умолк. Свежей головы у пулемета не появилось, и мне стало ясно: за мной следят, надо менять позицию. Оставив вместо себя чучело в каске, я захватил свой окопный перископ и стал передвигаться по траншее к другим чучелам, чтоб заменить одно из них собой.