Подвиг Андрея Коробицына
Шрифт:
«Крышу починить надо», подумал он хозяйственно и решил поставить еще одну лавку у крыльца. И перильца на крыльце тоже наладить надо — шатаются. Он с удовольствием предвидел много дела здесь. Земляк Болгасов поможет — он его слушается. Да и другие бойцы возьмутся. Свободных часов немало.
Мартовская радость переполняла его. Он вспомнил девицу с той, сопредельной стороны и поглядел вокруг. Лесами закрыта земля, и хотя похожи они на родные, как везде, дебри, но есть в них вот там, недалеко, черта, словно другой цвет начинается. Там — чужие леса, чужая жизнь… Оттуда ходит враг, но пусть не мечтает повернуть жизнь по-своему. И, посвистывая,
Начальник заставы, вернувшись с участка, услышал треск над собой и поднял настороженно голову. С ели на ель вдоль ограды с необычайной ловкостью перебирался, цепляясь за ветви, по самым верхушкам какой-то красноармеец.
Начальник заставы, несколько пораженный, удивления своего не обнаружил. Он окликнул:
— Кто шалит там?
Красноармеец затих. Потом донесся виноватый голос:
— Коробицын, первого отделения, товарищ начальник заставы.
Тут начальник заставы заметил, что внизу, в сторонке от группы наблюдающих за Коробицыным бойцов, стоит его пятилетий, смуглый, как мать, сынишка. Закинув голову и раскрыв рот, в страшном напряжении, мальчик неотрывно глядел вверх на молодого красноармейца. Он смотрел с глубочайшим интересом и уважением. На отца он и внимания не обратил, когда тот окликнул его.
Коробицын с такой быстротой опустился наземь, что начальник заставы не удержался и промолвил, качая головой:
— И ловкач же вы!
А мальчик подошел к Коробицыну и спросил:
— Ты что там, наверху, делал?
— Скворцов приваживал. — отвечал ему Коробицын.
— А ты как приваживал? — спросил мальчик, с трудом повторяя длинное слово.
Начальник заставы усмехнулся и замечания Коробицыну не сделал, хотя тот был весь мокрый.
…День кончался. В мартовских сумерках у крыльца расположилось несколько свободных от наряда бойцов. Светились огоньки цыгарок и папирос. Толпа елей, сосен, берез, темнея, все глубже уходя в ночь, покачивала на ветру своими мохнатыми лапами. Облака в небе таяли и чернели, как снег на земле.
Чувство больших и опасных пространств охватывало здесь, на сквозном ветру пограничной заставы.
Слышался голос Серого:
— Получаю я нечаянно повесточку, — в армию призвали. С этого получается, что приступаем мы к охране границы. А я и рад. Я из такой деревни… что ни лето — то горит. Честное мое слово. Грозы сильные — так молнией и спалит все. И собаки оттого все бешеные. На собак у нас с волками охотятся. Приведешь волков из лесу и пойдешь собак травить…
Кто-то даже взвизгнул от удовольствия, что так врет человек. Все засмеялись.
Рассказчик сохранил полное хладнокровие.
— Волки у нас тоже бешеные, — продолжал он. — Раз было, — и по вдруг изменившемуся тону его ясно стало, что сейчас он говорит правду, — паренек один упился, домой не дошел, так и заснул при дороге, и козырек торчит вроде как нос длинный. Так бешеный волк пробежал, хвать — откусил козырек — и дальше. А паренек не проснулся даже. Потом рассказывали ему, что случилось, как он козырек потерял, — так заикаться стал. Честное слово.
И Серый, предвидя, что ему и в этом не поверят, заранее обижался:
— Вот уж это правда. Был бы бог — перекрестился бы, что правда. Бога вот только нету — попы выдумали.
Но про бешеного волка ему поверили. Бывает. В Вятской губернии могло случиться.
Завидев Коробицына, к нему подошел Бичугин.
— С
— Ночью отосплюсь, — отвечал Коробицын солидно.
— А если тревога будет?
Они уселись рядышком.
Они уселись рядышком.
И Коробицын рассказал товарищу о девице, что ходила по тому, чужому берегу.
— Что-то затеяла, — отвечал Бичугин. — Не только с оружием, но и с улыбкой ходит к нам враг. Враг идет к нам коварной тропой.
В группе бойцов родилась песня. Неизвестно, кто повел первый, кто подтянул, но уже пели все — медленно и незаунывно. Песню эту непонятно где подцепил и привез все тот же веселый вятский парень Серый. Она, похожая на переделанный, склеенный из разных кусочков романс, понравилась почему-то, привилась и пелась наряду с боевыми песнями.
Бойцы пели:
Когда на тройке быстроногой, Под звук валдайского звонка, Завьешь ты пыль большой дороги, — То вспомни, вспомни про меня…Песня была любовная, мартовская, и в ней с особенным выражением выпевалось:
Когда завидишь берег Дона, Останови своих коней — Я жду прощального поклона И трепетной слезы твоей…Подпевая товарищам, Коробицын путался в словах, потому что ему думалось о Зине.
«И все-то у нее мило! — думалось ему. — И все-то у нее мило!»
Стихла песня, и чей-то голос выкрикнул:
— Буденновскую!
Запели Буденновскую.
Звезды открылись в небесной глубине.
Серый собирался в наряд.
В наряд посылались не все сразу, гурьбой, — так с той стороны могут заметить, — а парами и в одиночку. Каждому — свой час.
Серый теперь был уже серьезен, хмур, не шутил, инструкцию начальника заставы выслушал внимательно и повторил ее. И вот сначала шедший впереди парный его, затем и он исчезли в мраке пограничной ночи, слились с влажной и сырой тьмой. Вернутся ли они? Нельзя заранее знать все, что случится на границе. Враг не спит.
Глава V
Враги
Пекконен был ингерманландец.
Сын богатого лабазника, он сражался в Карелии в девятнадцатом году в рядах белой армии и тогда же обнаружил большие способности разведчика и стойкую ненависть к большевикам. Громадного роста человек, силач, отличный спортсмен, он не имел пощады к людям. Он хвастался тем, что убивал ударом огромного своего кулака по черепу. Он кончил шестиклассное училище и — уже за границей — специальное военное. Работал он с увлечением. Он был не только хорошим разведчиком, но и отличным вербовщиком — у него был особый нюх на человека, и он имел верных людей в советской стране.