Подвиг гражданина Колсуцкого

Зозуля Ефим Давидович

Колсуцкий по голосу узнал агента уголовного розыска. Он с небольшим отрядом черкесов ждал у склада, когда прибыл отряд Козина. Он же достал у артельщика ключи и передал другому агенту, который запер их всех снаружи, а сам ушел.

У Колсуцкого одеревенели руки и ноги. Открылся похолодевший рот, и именно ртом, а не ушами, ловил он ответные слова Козина:

— Товарищи, призываю вас к порядку. План мой вполне правильный. Черкесов рассыпали по пустырю вокруг склада? Правильно. А мой отряд и мы все здесь. Тоже правильно. Нас закрыли снаружи? Я велел так. По моему приказу

печати заделаны. Сторожа в сторожке. Их двое: один сегодня не явился, значит — один. Его, конечно, бандиты снимут. Ничего не поделаешь! Затем пойдут сюда. Увидят, печати на дверях в целости, значит, все в порядке. И либо откроют двери, и мы их сцапаем, либо будут пилить решетки на окнах, и тут они тоже от нас не уйдут, потому что, хоть и темно, а окна выделяются. Притом на всякий случай он (Козин тронул Колсуцкого за плечо), он, заведующий, все ходы знает и поведет нас.

Огромный черный склад ожил от шорохов, дыхания, шагов, осторожных чудовищных звуков. Ужасное предположение, одинаково пронизавшее всех, что бандиты, может быть, находятся здесь же и крадутся из-за кип товаров, стихийно гнало людей друг к другу, заставляло хватать друг друга во мраке и сумасшедшим шепотом спрашивать полумертвыми губами: «Кто идет? Кто идет? Кто идет? Кто? Кто?.. Стой! Стой! Стой!..».

И Козин тоже не выдержал: заметался во мраке и запутался в клубке людей, хватающих друг друга и одинаково облитых холодным потом.

— Кто там? Кто там? Стой!..

— Кто там? Кто там?

Совсем близко щелкнул затвор. Почти одновременно панически защелкало еще несколько, и хриплый голос беззастенчиво громко крикнул:

— Товарищи! Вон из склада! Спасайся! Ловушка!

— Товарищи! Куда же из склада?? Ключей нет! Дверь закрыта!

— Товарищи, спокойно!!!

— В окно! В окно! Там. одно. без решетки. соскочить. второй этаж!!

— Где окно без решетки? Где?

— В коридоре.

— В каком коридоре? Где Колсуцкий??

— Колсуцкий!

— Колсуцкий!!

— Колсуцкий!!!

— Колсуцкий!!!!

— Колсуцкий!

— Колсуцкий!!!

— Веди к окну, Колсуцкий!! Скорее! Иди вперед!!

И тут — в черной тишине, отмеренной ударами сердца, в пустоте, в холодном мраке — состоялось никем не высказанное решение, что он, Колсуцкий, должен прыгнуть первый. Почему? Потому, что он открывал тугую задвижку, потому, что он стоял на подоконнике, потому, что он первый с трудом оторвал окно от рамы и первый оказался в мутном четырехугольнике зимней ночи. И еще потому, что было холодно, жутко, что за спиной его стояли и тяжело дышали люди.

И Колсуцкий, чуть согнувшись, шагнул в мороз.

Холод, жар, свист, блеск в глазах, спертое дыхание, желудок поднялся до горла, удар в ноги, колено, бок, слегка в лицо, и он — на земле. На снегу.

Встал. Выдохнул воздух. Оглянулся. Цел. Ничего не болит. В груди — теплая волна радости. Но есть опасность: черкесы заметят и будут стрелять. Он отбежал за угол корпуса и.

Так это было просто, обыкновенно и ясно: за углом стояло человек шесть.

— Стой! Стой!!

Но Колсуцкий метнулся назад, к открытому окну, из которого,

как тяжелые мешки, бухались на снег один за другим красноармейцы, и всем существом своим, всей жизнью закричал:

— Товарищи! Они! Сюда!!!

И в это мгновение почувствовал удар в бок.

Падая, он слышал выстрелы.

Глава вторая,

которую можно не читать: в ней описано то же самое, но по данным памяти Колсуцкого — спустя четыре года

Колсуцкий идет по Садовой мимо Третьего Дома Советов — делегатского общежития, смотрит: знакомое лицо. Кто бы это мог быть?.. Лицо очень уж знакомое…

— Здравствуйте, товарищ.

— Здравствуйте.

— Узнали?

— А как же!.. Как не узнать?..

— А-га! Это. как его? Озоль. Рогозов. Лозов. Козов. Нет. Козин. Да, Козин. Тот самый, который пришел в госпиталь, когда Колсуцкий лежал раненный. Белое большое окно. У окна стоял и улыбался. А улыбка удивительная — большущая. Лицо у него небольшое, а улыбка — огромная. Бывает так: на большом лице — крохотная улыбка, как на огромной темной площади осенью один фонарь керосиновый с ограниченным кругом света. А у Козина наоборот: небольшое лицо, а улыбка больше лица. Даже неизвестно, как помещается…

— Не узнаете, товарищ Колсуцкий?

— Как не узнать! Как не узнать, товарищ Козин! Здравствуйте!

Милый человек! Тогда он первый в госпиталь пришел. Сообщал, что в приказе отмечен подвиг Колсуцкого, помогавшего защищать склад от бандитов. Осведомлялся о здоровье.

А вечером на квартире, чудак такой, как напугал:

— Здесь живет Колсуцкий?

— Здесь.

— Дома?

— Дома. А в чем дело? Что вам угодно?

— Вы заведующий четвертым складом обмундирования?

— Я.

— Идемте со мною.

Куда идти? Зачем? С какой стати! Ночь. Мрак. Красноармейцы с винтовками. В чем дело? Никуда он не пойдет. Если это арест, то должен быть ордер. А ордера- то нет.

— Никуда я не пойду, товарищ! Вы мне объясните, в чем дело.

— Идемте, товарищ! Вы — заведующий складом? Так знайте свой служебный долг. Зовут — и идите.

Сказал бы толком: надо пойти на склад.

А он ничего не говорит. «Идемте» и «идемте», на животе — револьвер. Тон — властный. Нехорошо. Портятся люди в Чека. Ведь милый же человек, а тогда сколько в нем было этой важности.

Но он все-таки пошел, чего там, в самом деле! Колсуцкий не из пугливых. Так, если посмотреть на него, обыкновенный человечек, серенький. Ивашкин — и то перед ним героем держится. А когда нужно было пойти — пошел. А когда нужно

в окно прыгать — пожалуйста, Колсуцкий прыгает первый. Первый!! И все это без револьверов, без шума, без окриков. И если это нужно, умеет уходить ночью из дому охранять и спасать склад.

Да как еще уходить!..

Некого было прижать к своей груди на прощанье, — ведь человек шел на смерть, на подвиг, о котором потом в приказе было. Не с кем даже было попрощаться.