Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.6, 1985 г.
Шрифт:
Кинокамеры проводили их, захватив стол с мертвым эсэсовцем, затем вернулись к площадке и аллее со сломанной мачтой, под которой ветер шевелил разорванный нацистский флаг.
Серо-зеленый брезент немецкого военного грузовика развевался под порывами ветра и шумным хлопаньем, напоминавшим взмахи крыльев взлетающей большой птицы, перекрывал негромкий рокот мотора. Ехали под гору узкой, усыпанной светлой щебенкой дорогой, уходившей в густой сосновый лес. На ней то и дело попадались мистические черно-белые эсэсовские знаки, запрещающие проезд. За первым же поворотом, возле деревянной часовни с распятием Христа, до которой дотягивались тени лагерных стен, а на кресте лежал толстый слой пепла, годами сыпавшийся на долину из раскаленного жерла трубы крематория, контуры разрушенной каменной ограды уже не были видны.
— Эх, фашистские лицемеры, — сказал Саша и язвительно усмехнулся, не замечая, что правым боком грузовик опасно приближается к обочине дороги, откуда машина могла сорваться в глубокий овраг. Чуть придерживая рукой руль и глядя в боковое зеркало на распятие Христа, он не заметил, как Анджело, сидевший в кабине рядом с ним, в последний момент вывернул руль, и грузовик оказался на середине дороги. — И... на флагах у них написано «С нами бог», — продолжал Саша, покачивая головой. — А существуй этот создатель на самом деле, наверняка бы их не было на свете. Да и ты, Христос, по крайней мере, избавился бы от покрывшего тебя пепла, увидев который, божественные души должны ужаснуться... — Резко повернувшись к Анджело, он помолчал и уже более спокойным голосом добавил: — Видишь, Анджело, как все здесь мерзко и глупо... А ты там, наверху, одно время молился... Умолял Христа помочь нам...
Анджело лишь грустно улыбнулся. Не отводя взгляда от дороги, он рукой придерживал руль.
Заметив, что у Анджело увлажнились глаза, Саша смущенно улыбнулся и, сожалея, что затеял разговор о боге, дружески обнял его за плечи:
— Не обижайся, Анджело... Я это так, от злости. Ну их к черту, и их, и их богов. Там многие напрасно молили бога, да и я молил бы, если б в него верил. У меня душа прямо разрывается, как задумаюсь о человеческой судьбе, и черт-те что лезет в голову... Я думал даже, что это люди с другой планеты, неожиданно явились откуда-то, уничтожили немецкий народ, а сами приняли облик немцев и в человеческом обличье двинулись порабощать мир. Видишь, каждый на свой манер обманывал себя. Так или иначе, я долго верил, что те немцы все-таки были люди... из плоти и крови. Семя у них было человеческое, матери рожали их, как и нас, и сколько великих умов дали они человечеству. А затем вдруг все это — от начала и до конца... Потому я вчера и побежал смотреть на растерзанного Рудольфа. Хотел увидеть, что у него внутри, посмотреть, сердце у него с груди или машина... Увидел я кровь, мясо и настоящее сердце... Никто не мог сказать, что оно не человечье... Видишь ли, Анджело, я думаю, этого я себе никогда не могу объяснить...
Саша продолжал рассказывать, не замечая, что Анджело его больше не слушает; погрузившись в свои мысли и ища ответа на свои вопросы о земле и людях, он тоже хотел избавиться раз и навсегда от этих вопросов и потому рассуждал сам с собой о вере в бога и возникновении «сверхчеловека». Ни тот, ни другой не заметили, что мотор заглох и грузовик стоит посреди дороги. Из этого состояния вывел их неожиданный стук по железной крыше кабины. Из кузова послышался голос Мигеля:
— Что там у вас внизу? Уж не порченый ли грузовик нам достался?!
Они растерянно переглянулись, Саша без слов включил мотор, и грузовик потихоньку поехал.
Наверху, в кузове, Ненад, Фрэнк, Зоран и Жильбер устроились на деревянной скамье, отполированной солдатскими штанами и изрезанной штыками. Рисунки и инициалы, многочисленные имена свидетельствовали о том, что здесь сменяли друг друга солдаты, носившие символы «Мертвой головы» и фанатически уверенные, что бог предопределил им участь властелинов мира. В углу лежали два мешка с хлебом и сухарями, груда ящиков и коробка с солдатскими консервами — на одних банках стояла марка американской армии, на других — эсэсовское клеймо. Рядом на борту висели полотняные мешочки с запасными обоймами и ручными гранатами. В противоположном углу на аккуратно свернутой плащ-палатке лежал небольшой ящик, на желтоватых досках которого местами проступала черная краска каких-то нацистских пометок. На крышке, густо утыканной гвоздями, броско выделялись красная пятиконечная звезда и текст, написанный голубой краской:
Ю 30749, Милан Маркович
1922-1944
Когда грузовик тронулся, Мигель тоже сел на скамейку, и теперь все сидели, тесно
Рокот мотора становился громче, однако не заглушал хлопанья брезента, напоминавшего им шум крыльев птиц при полете. Завороженные этим чувством полета, они не заметили, как миновали безлюдный городок, зажатый между дунайской пристанью и печальными зелеными горами, по улицам которого проносились запыленные и забрызганные грязью патрульные танки и джипы американской армии. Полупустой грузовик, подпрыгивая, мчался на захватывающей дух скорости. Просветленные лица ничем больше не напоминали лица тех изможденных людей, в глазах которых навсегда погас жизненный огонь, и; похоже, никто не заметил дорожного указателя на выезде из городка с надписью «Сант-Георг — 45 км»; в охватившем их восторге они совершенно забыли, куда неслись на такой бешеной скорости.
Зажав губами окурок и задумчиво глядя на мешочки с патронами, раскачивавшимися словно маятники больших часов, Мигель сидел, обеими руками держась за скамейку. Ненад и Жильбер теперь стояли, прислонившись к кабине, и глядели вперед, Зоран и Фрэнк пересели на пол, к ящику с красной звездой. Какое-то время Зоран придерживал его руками — ящик трясло и подбрасывало, — а затем бережно поднял и положил на колени, проворчав: «Саша словно ополоумел, еще сломаем шеи...» Из-за рева мотора и хлопанья брезента никто, кроме Фрэнка, не слышал его слов. Да и тот с отсутствующим видом лишь кивнул, не отводя глаз от голубой выси, в которую всматривался с той самой минуты, как выехали на равнину. Даже когда зашелся мучительным кашлем, глаза его оставались прикованными к чему-то невидимому в вышине. Зоран придвинулся к нему, не выпуская из рук ящика.
— А тебя все вверх тянет, да? — сказал он, мешая польские и русские слова.
Фрэнк чуть заметно улыбнулся, но сильный приступ кашля заставил его опустить голову. Зоран дождался, пока кашель утих, помолчал, глядя в посиневшее лицо друга, и заговорил спокойным голосом:
— Зря ты, Фрэнк, не идешь к своим... Доверь уж нам гнаться за этой скотиной... Вот остался бы ты в том городишке, и мы бы знали, где ты. Слышишь, что я тебе говорю? — Заметив, что американец снова уставился на небо, чуть толкнул его локтем и продолжал: — Если мы Крауса случаем поймаем, неужели, думаешь, без тебя прикончим? Притащили бы его сюда, Фрэнк... Он бы у меня не вывернулся, как тот... Все бы нам выложил и шифры разобъяснил, а мне бы так еще рассказал, что вытворял с моим братом... Изошел бы соплями, мать его поганую... — Голос Зорана становился все тише. Он говорил, уже не глядя на Фрэнка и не замечая, что перешел на родной язык и разговаривает сам с собой. — Может, и его кожа пошла на безделушки для какой-нибудь немецкой курвы... Эх, Милан, брат ты мой родной, горе ты мое, если б не эти твои голые кости, может, мне бы легче было... а так все страсти мерещатся...
Вдруг он замолчал, растерянно посмотрел на Фрэнка, который по-прежнему неотрывно вглядывался в небо, сокрушенно покачал головой:
— Кому я это рассказываю? — Он повернулся к остальным, очевидно, с намерением найти собеседника, но и они, как Фрэнк, вглядывались в далекий горизонт; тогда он снова обернулся к Фрэнку и разочарованно сказал: — Извини, может, ты меня и понял... — Мгновение спустя он тоже смотрел в небо, отдаваясь убаюкивающему шуму брезента, который вызывал в его памяти полет куропаток и охотничьи вылазки по утрам с Миланом.
Под колесами грузовика шуршала сухая дорога, стремительно убегая и подводя их то к самому берегу Дуная, то к цветущим садам, лугам и вспаханным полям — живой земле, каким-то чудом не опаленной огнем войны. Вокруг, в полях и лесах, до снеговых круч голубых Альп и дальше, куда достигал взгляд, ничто не напоминало о страшном времени войны. И глухой гул, долгими раскатами катившийся с востока на запад и обратно, был похож на обычный гром, который в это время года возникает где-то высоко, высоко под сводами чистого неба. Только эти семеро да уродливый военный грузовик напоминали о том, что в общем-то совсем рядом те же горы возвышаются над проклятым уголком земли, где даже Христово распятие давно потеряло свой смысл и кажется таким нелепым. А они вопреки своим заботам всецело отдались ощущению свободы... И казалось, никто — ни в кузове, ни в кабине — не замечает, что дорожные указатели все больше приближают их к Сант-Георгу.