Подводники атакуют
Шрифт:
Тюренков уверенно направляет быстрые потоки воды по нужным каналам в этом сложном лабиринте трюмной водяной системы. Растеряйся и открой он тут же рядом расположенный такой же по виду клапан — и все дело будет испорчено. Он внешне спокоен, не суетлив, но быстр в движениях. Закончив одну манипуляцию и доложив об этом стоящему рядом с ним инженер-механику, он переходит к другой, третьей...
— Лодка погружается! — тяжело дыша, докладывает боцман Хвалов, стоящий на горизонтальных рулях.
— Загнали, наконец, — облегченно проговорил Смычков,
Два глухих мощных взрыва за кормой, один за другим, отчетливо доносятся до нашего слуха. И почти сразу же словно кто-то обсыпал весь корпус лодки охотничьей картечью — это взрывная волна вызвала легкое сотрясение корпуса.
— Наши торпеды, — громко докладывает мичман Иванов из первого отсека.
— Взрывы торпед! — возбужденно кричат из других отсеков.
Да, это взрывы наших торпед, мы их ждали с секунды на секунду.
Увеличив ход до среднего, мы легли на обратный курс. Конечно, было бы лучше увеличить ход до полного, но на это нельзя решиться.
Неизвестно, что ждет нас впереди, а пока требуется строгая экономия электроэнергии.
Первые пять минут после взрыва торпед никто в лодке не говорит. Однако понемногу напряжение спало, послышались разговоры, кое-кто высказал мнение, что за свой непрошеный «визит» мы, видимо, отделаемся очень легко, что наш удар был внезапен для противника и он до сих пор не может прийти в себя.
Действительно, мы шли уже восемь минут, а погони еще не было слышно. Невероятно, но факт! По пути сюда я ожидал всего, что угодно, но никак не допускал мысли, что нам удастся безнаказанно уйти. Случай, конечно, из ряда вон выходящий.
Послышались шутки. Матросы, глядя друг на друга, смущенно улыбались, как бы признавая за собой вину в том, что слишком переоценили ожидаемую опасность. Словно каждый говорил себе: «Черт оказался не таким уж страшным, каким мы сами размалевали его в своем воображении». Те, кто до залпа держали себя молодцевато, теперь несколько кичились этим, другие, кто не сумел тогда скрыть своего волнения, сейчас старались скромно отмалчиваться. Как бы то ни было, настроение экипажа заметно поднялось. Нервам был дан отдых.
Мне показалось, что стало немного шумно, но я умышленно не вмешивался. Все возрастающая уверенность людей придавала им новые силы, которые могли понадобиться, быть может, в самое ближайшее время. Я лично не разделял общего настроения. Мне было хорошо известно, что противник в Петсамо достаточно опытный. Ему уже приходилось иметь дело с советскими подводными лодками, и молчит он неспроста. У него есть силы для преследования нашей лодки, вопрос только о том, через сколько времени он сможет появиться над нами, и где мы будем в этот момент.
Меня не оставляли сомнения, но я не высказывал их, не желая тем самым в какой-нибудь степени помешать короткому отдыху экипажа. Не зная детально
— Где мы находимся? — спросил я у своего помощника, который, нагнувшись над столом, с исключительной педантичностью почти каждую минуту отмечал точками наше место на карте.
— Как раз на середине фьорда, — сказал Щекин и наколол ножкой измерителя наше предполагаемое место.
Я взглянул на карту: да, мы находились на середине фьорда, перед самой узкой его частью.
Время шло. Противник не давал о себе знать, и многие уже забыли об опасности. Обмен впечатлениями о пережитых событиях был основной темой разговора. Голоса становились все громче и возбужденнее. Мало-помалу в разговор начали втягиваться и офицеры.
Хотя оживление не спадало, но в лодке дышать становилось все труднее и труднее. Недостаток кислорода ощущался с каждой минутой острее.
Отдано приказание: лишних движений избегать. Всякая физическая работа, даже хождение, увеличивает расход кислорода. А чтобы не вызвать шума и не обнаружить себя, мы воздерживаемся запускать систему регенерации.
Любое движение вызывает сильную одышку. Боцман Хвалов, широко расставив ноги, тяжело дыша, с большим трудом медленно раскручивает стальные литые колеса штурвалов ручного привода горизонтальных рулей. В нормальных условиях, при ежедневной проверке механизмов, Хвалов способен крутить те же штурвальные колеса так быстро, что колесо развивает скорость не менее ста оборотов в минуту. Сейчас от обильного пота ворот его свитера вымок, влажные волосы в беспорядке слиплись на лбу. Не имея возможности освободить руки, занятые на штурвалах, он поминутно сдувает с кончика носа крупные капли пота.
— Тяжело, товарищ Хвалов? — спрашиваю я. Хвалов не ожидал вопроса. Он круто поворачивает голову в мою сторону. Лицо его мгновенно расплывается в широкой добродушной улыбке, и голосом, хриплым от сухости в горле, он отвечает:
— Немножко устал, но это ничего, только бы выйти отсюда скорее, товарищ командир.
Этот вопрос занимает, конечно, не только одного Хвалова. Каждый думает о том же. То и дело кто-нибудь украдкой поглядит на судовые часы, нетерпеливо отсчитывая время, которое, кажется, идет слишком медленно.
— Осталось две минуты до подъема перископа, — доложил штурман.
— Наконец-то. Сейчас всплывем и осмотримся. Если наверху все благополучно, то, пожалуй, действительно можно будет надеяться на благополучный исход дела, — сказал я и поднялся в рубку.
Разговоры сразу прекратились, стало тихо, и только была слышна мерная вибрация надстройки, обтекаемой водой.
Не успел я дать команду, как почувствовал, что лодка пошла с дифферентом на корму! Я повернулся лицом к глубиномеру и дифферентометру. Сначала мне показалось, что боцмай прозевал, но дифферент продолжал увеличиться, а подводная лодка — всплывать.