Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук)
Шрифт:
— Хм… Да, подземелья вредны для здоровья. Скажи-ка мне, Лар, из чего сделаны глаза Заца?
— Из того же, что и твои и мои, думаю, но когда Зац возвращается на пьедестал и застывает в своем каменном облике, тогда, наверное, его глаза состоят из какого-то голубоватого минерала. Большего я не могу сказать.
До конца пути Конан не промолвил больше ни слова — все его мысли были связаны с новой затеей. Глаза Заца, конечно, сделаны из какого-то драгоценного камня. Если удастся украсть хотя бы парочку, он обеспечит себя на всю жизнь. Обычно Конан с легкостью принимал культ чужого бога,
К вечеру Конан, устав от царящей в Йезуде трезвости, прицепил меч и отправился в Кшесрон, в таверну Бартейка. Посетителей было немного, чем Конан остался доволен, так как ему хотелось поразмышлять в одиночестве.
Конан, с кружкой пива, сел в дальний угол. Он сожалел, что так цинично беседовал с Ларом о богах и жрецах, потому что его неосторожные слова давали набожному и впечатлительному мальчику власть над ним, Конаном. В случае если они поссорятся или Лар сделает какую-нибудь глупость, а Конан накажет его, мальчик может пойти к жрецам и, сгустив краски, рассказать о ереси кузнеца. Из жизни в цивилизованных странах он усвоил многое, но трудней всего было научиться держать язык за зубами и взвешивать каждое слово, которое собираешься сказать.
Мрачные размышления киммерийца были прерваны перебранкой: на противоположном конце тускло освещенной залы препирались сидящие за столиком мужчина и женщина, меж ними стояла пустая бутылка вина. Женщина, в плотно прилегающем платье из алого с белым ситца, с огромным декольте, из которого выступала пышная грудь, была Мандана, дочь хозяина гостиницы. В мужчине Конан узнал капитана Катигерна, которого мог бы приметить сразу, как тот вошел, по закручивающимся кверху рыжим усам. Но, поглощенный собственными мыслями, Конан не заметил присутствия офицера. Катигерн нагрузился так, что не мог подняться из-за стола, и женщина бранила его за это. Капитан, тупо слушая ее, громко рыгнул, уронил голову на руки и захрапел.
Женщина, придвинув к столу свой табурет, обвела взглядом комнату и, подойдя к Конану, сказала:
— Могу я посидеть с тобой, господин?
— Конечно! Что-нибудь случилось, детка?
— Сам видишь!
Большим пальцем руки она ткнула в сторону спящего Катигерна.
— Он обещал мне восхитительный вечер, а сам напился как свинья. Я уверена, что ты, например, не уснешь, когда придет время доставить девушке удовольствие.
Мандана зазывно улыбнулась и поправила лиф платья так, что ее пышные груди едва не вывалились из декольте. Конан приподнял тяжелые брови.
— Ого! — пробормотал он голосом, охрипшим от вожделения. — Если хочешь получить удовольствие, назначь только место и время встречи.
— Наверху, в моей комнате. Но сначала выпьем, а потом ты уплатишь отцу за мое к тебе расположение.
Кивком Мандана указала на буфетную стойку, где работал Бартейк.
Конан озабоченно взглянул на нее:
— Сколько он просит?
— Десять медяков. Да, кстати, ведь ты не вернулся
— Да, я теперь кузнец при храме, — ответил Конан, вынимая из кошелька необходимое количество монет. — В соответствии с мирным ремеслом, неплохо бы…
Но Конан не договорил: капитан Катигерн проснулся, поднялся на ноги и теперь возвышался над столом, где сидели Конан и Мандана.
— Что ты делаешь тут с моей девчонкой, ты, неотесанный олух?
Конан, прищурив глаза, смотрел на капитана, пытаясь определить, насколько тот пьян.
— Убирайся к чертям, капитан, — ровным голосом сказал он. — Девушка выбрала меня, пока ты храпел, свалившись, как мешок с дерьмом.
Взяв свою кружку с пивом, Конан неторопливо отхлебнул.
— Наглый щенок! — завопил Катигерн и размахнулся, метя противнику в лицо. Костяшки его пальцев ударились о предплечье Конана, и пиво выплеснулось из кружки.
Конан невозмутимо поставил кружку и, вскочив с ловкостью пантеры, залепил Катигерну в челюсть левым кулаком. Голова капитана дернулась, он зашатался и тяжело рухнул. Обыкновенный человек от такого удара лишился бы сознания, а то бы и с жизнью распрощался, но рослый капитан Катигерн был силен чрезвычайно. Он тут же вскочил и вытащил меч из ножен.
— Я вырежу у тебя печень и брошу псам! — прорычал он, ринувшись на Конана.
Не обращая внимания на жалобные вопли хозяина, Конан ловко отразил удар Катигерна. Скрещенные клинки сверкнули в желтоватом свете лампы. Посетители таверны, забравшись под столы, в страхе наблюдали, как два великана кружат, обрушивая и отражая удары. Звон стали, крики перепуганных наблюдателей наполнили вечерний воздух дьявольским эхом.
После первой смерчеподобной атаки у капитана Катигерна появилась одышка, и тогда он переменил тактику. Меч его, сработанный где-то на Севере, имел прямой клинок. Бритуниец, вместо того чтобы обмениваться с противником рубящими ударами, принялся делать стремительные смертельные выпады.
Конан сам любил сражаться длинным широким мечом. Однако ему редко доводилось встречать столь умелого бойца, сжимающего в руках оружие северных племен. Трижды лишь пантероподобная ловкость в сочетании с лихими отражающими ударами спасла его от участи быть изрубленным в куски разящим мечом Катигерна. Один из выпадов, подобный броску змеи, проколол тунику Конана и оставил кровавую зарубку на плече.
Конану стало ясно, что бритуниец — бывалый воин, которого трудно одолеть даже пьяного. Хотя Конан был выше, крепче, моложе и проворней, он радовался, что искусный в сражении наемник не вполне трезв.
Бартейк приплясывал вокруг сражающихся, заламывал свои пухлые ручки и вопил:
— Выйдите на улицу, прошу вас, почтенные! Не деритесь в моей таверне! Вы меня погубите!
Соперники не слушали его. Вдруг из полутемного угла залы выскользнул маленький невзрачный человечек и приблизился к Катигерну. Конан увидел, как в свете лампы блеснул кинжал.
Конан охотно убил бы противника в честном сражении, но он был не способен на коварный удар в спину. Однако предупредить бритунийца было нельзя: Катигерн почел бы это за отвлекающий маневр.