Подземные ручьи (сборник)
Шрифт:
Уже три месяца прошло, как граф приехал в Петербург; город уже не так удивлял чужестранца, и темные последние августовские ночи уже не томили бессонницей Лоренцу. У Потемкина горели три лампадки перед образами, и свет их мешался с алыми лучами заката. В окна был виден золотой пруд и круглые, светлые ивы. Сам светлейший в халате без парика сидел на низком диване и слушал печально и мрачно, что говорил ему бегавший по комнате Калиостро. Наконец тот умолк. Потемкин медленно, будто с трудом, начал:
— Регенерация,
— Я говорил вам, ваша светлость, внешние наружные предписания, которые способствуют внутренней победе…
— Говорил, помню… Вроде наших постов. Что ж, это хорошо. Но вот что мне смешно. Скажем, построить дом в этом саду, аккуратный, с кухней и баней, и удаляться туда для духовного возрождения по известным числам! Вот что меня смешит. Нет, пустыня, так пустыня в лесу, в тундрах у Белого моря, с комарами и грязью. Или в шуме и пьянстве, ничего будто не меняя, вдруг измениться. Может быть, это еще труднее. А так, как ты говоришь, мне что-то не очень нравится. Это для немцев годится.
— Для всякого человека свои пути, свои правила спасения. Я думаю, ваша светлость, ваш путь возрождения не требует изменения ваших внешних привычек.
— Привычки-то у меня очень затруднительные.
— Вам помогут Небо и ваши друзья.
— Знаешь? На Бога надейся, а сам не плошай. А друзья? До первого чина, до первой бабы. Какие у меня могут быть друзья?
— Вы очень мрачно и несправедливо смотрите на людей.
— Поверь, справедливо. Да я ведь знаю, на что твой намек. Тебе-то я верю. Не верил бы — не говорил бы.
Граф поклонился. Потемкин, помолчав, добавил с запинкой:
— Еще меня одно смущает. Не отводишь ли ты меня от церкви? Это ты брось.
— Помилуйте, ваша светлость, разве я говорил когда что-нибудь подобное? Наоборот, крепче держитесь за внешнюю церковь, особенно если она вам помогает.
— Ты очень свободный человек, граф, свободный и широкий. Ты во всем это так. Ведь я перед тобой виноват.
— Я не знаю вашей вины передо мною.
— Не знаешь?
— Не вижу никакой вины.
Потемкин усмехнулся.
— Ну, будь по-твоему: не виноват, так не виноват. Мне же лучше.
Когда Калиостро ушел, хозяин долго стоял перед окном, смотрел на потемневший уже пруд, перекрестился и обернулся.
В
— А, вот так гостья! Ты не встретилась с мужем?
— Нет, а разве он был здесь?
Не дожидаясь ответа, Лоренца быстро подошла к Потемкину и обняла его.
— Светлость не в духе сегодня? Сердится, разлюбил?
— Фу как глупо!
Лоренца взяла со стены гитару и села под образами с ногами на диван.
— Цыганский табор?
Графиня запела вполголоса итальянскую песню. Потемкин сначала стоял у окна, потом подсел к Лоренце и, гладя ее ногу, слушал.
— Еще спой, пташка! — попросил он и тихо начал говорить, меж тем как Лоренца пела.
— Ты колдунья, Лоренца, как муж твой колдун. Ты зверек, заморская пташка, завороженная. Я люблю тебя за то, что ты хромая, тебе этого не понять. Ты не хромая. Ты хроменькая, убогенькая. Тебя нужно целый день носить на руках. И хорошо, пожалуй, что ты не русская. Ты обезьянка и тем нежнее мне. Я даже не знаю, есть ли в тебе душа.
Лоренца кончила и слушала причитанья Потемкина. Потом спокойно сказала:
— Светлость не любит бедной Лоренцы, он ее стыдится. Он никогда не возьмет ее с собой в театр или хоть прокатиться. Он боится.
Потемкин нахмурился.
— Бабья дурь! Мало я с тобой сижу. Кого Потемкин боится?
— Светлость сидит со мной! Это не то, не то. Что ж я для него, таракан, который должен сидеть за печкой?
Лоренца целовала его своими тонкими губами, закидывая голову и закрывая глаза. Лампада погасла. Потемкин твердил, наклоняясь сам всем телом к лежавшей:
— Пошла прочь, пошла прочь, обезьяна!
Наконец надолго умолк в поцелуе, отвалился и прошептал, улыбаясь:
— Славная регенерация!
В числе пациентов Калиостро был бесноватый, Василий Желугин, которого родственники посадили на цепь, так как он всех бил смертным боем, уверяя, что он — Бог Саваоф. Жил он где-то на Васильевском острове. Первый раз, когда графа ввели к больному, тот зарычал на него и бросил глиняной чашкой, в которой давали ему еду. Чашка разбилась о стену, а Калиостро, быстро подойдя к бесноватому, так сильно ударил его по щеке, что тот свалился на пол, потом, вскочив, забормотал:
— Что это такое? Зачем он дерется? Уберите его сейчас же.
Вторая оплеуха опять свалила его с ног.
— Да что же такое? Что он все дерется?
Калиостро схватил его за волосы и еще раз повалил.
— Да кто есть-то?
— Я? Марс.
— Марс?
— Да, Марс.
— С Марсова поля? А я Бог Саваоф.
Калиостро опять его ударил.
— Да ты не дерись, а давай говорить толком.
— Кто это? — спросил граф, указывая больному на его родственников.