Подземные ручьи (сборник)
Шрифт:
— Ах, вам даже делали мою характеристику?! Это интересно! Ну что же, давайте вести маскарадную беседу, если вам этого хочется. Итак, вы не хотите называть мне то лицо, которое дало вам эти сведения? но вы, по крайней мере, знаете, кто я, надеюсь?
— Вы — Ольга Семеновна Верейская.
— В этом вы правы. Вы, конечно, останетесь незнакомой, белокурой дамой. La belle blonde, ou, plutot, la grande blonde. [1]
Дама промолчала, очевидно, не понимая французского диалекта.
1
Прекрасная
— У вас красивые глаза, но ведь вы — тоже толстуха, почти такая же, как и я…
— Дальше. Может быть, вам дать левую руку, и вы мне погадаете?
— Что будет, я не знаю, а что есть теперь, мне известно и без вашей руки.
— То, что есть, я и сама знаю, насколько это меня касается.
— Вы думаете? Да того, что вас касается, вы не знаете и половины.
И, помолчав, дама спросила просто:
— А Родиона Павловича Миусова здесь нет?
— Нет, что-то не видно.
— Где же он?
— Но послушайте! почем я знаю? Я не буду отпираться, я с ним хороша, часто его видаю, но я не слежу за ним. У него, кажется, не совсем здорова мать, — может быть, он дома.
В это время подошедший хозяин, мельком взглянув на гостью, обратился к Ольге Семеновне:
— А что ж, Ольгушка, Миусов сегодня не придет?
— Я не знаю, я сама его жду.
— Это досадно. Нам его очень нужно.
— Какое-нибудь дело?
— Ну да, конечно, и очень важное, первостепенно важное.
— Что ж ты меня не предупредил? я бы сделала так, чтоб он пришел.
— Собственно говоря, сегодня он нужен был только для того, чтобы дать принципиальное согласие и условиться, когда встретиться.
— Я тебе обещаю, что он согласится и приедет куда нужно.
— Нужно будет ехать в Териоки.
— Это все равно, хоть в Москву. Только ты, Володя, не забудь о нашем уговоре.
— Нет, нет. Да если б я и вздумал позабыть, то ты мне напомнишь.
— Конечно, напомню.
Не поспел Тидеман отойти от дивана, как незнакомка спросила у Верейской:
— Кто этот господин, вы его знаете?
— Натурально, иначе я с ним не говорила бы: это — хозяин.
— Да, но как его зовут?
— Владимир Генрихович Тидеман. Ведь вы же сами здесь в гостях, как же вы этого не знаете? — У меня очень плохая память, но дело не в том. Меня удивляет, как вы ручались за Миусова, когда знаете, что он не согласится и в Териоки не поедет.
Ольга Семеновна рассмеялась.
— Уж предоставьте мне это лучше знать. И вообще, такой разговор, как наш с вами, хорош на пять минут, не больше.
— Как вам угодно, но Родион Павлович на это дело не пойдет.
— А это мы увидим.
Глава тринадцатая
Ольга Семеновна любила только те оперы, где были партии, которые она могла бы исполнять.
Вообще музыку, как и многое другое, она ценила исключительно практически и как-то применительно к самой себе. Потому Родиона Павловича удивило желание Верейской отправиться с ним на «Манон», да еще вдвоем в ложу. Это был такой милый каприз влюбленной, к которым Миусов вовсе не
— Тебе чего-нибудь нужно от меня?
— Нет, почему?
— Отчего же ты так добра?
— Какой ты глупый, Родион! глупый и злой! Отчего же мне и не быть доброй? Что же я — злыдня какая-то, по-твоему! Кажется, тебе нет причин жаловаться!
— Я совсем не это хотел сказать.
— Что же ты хотел сказать?
— Ничего. Я просто хотел тебя поблагодарить.
— Довольно странный способ благодарить!
Но, очевидно, Ольга Семеновна была в хорошем расположении духа, потому что она не стала резониться, а просто пошла одеваться. Она была не только в хорошем расположении духа, но вообще в большом ударе. Никогда еще Миусову не казалась она такой красивой и видной, немного холодной, немного слишком напоказ. Не такой, чтобы при виде ее умилиться и нежно молча сидеть, не такой, чтобы захотелось схватить ее в охапку и унести, осыпая поцелуями, а именно такой, чтобы сидеть с ней в ложе вдвоем, а все бы смотрели и завидовали бы.
В полумраке зала Миусов тихо говорил:
— Я очень рад, что мы сегодня слушаем именно эту оперу. Ни одна из любовных историй так меня не трогает. В опере, конечно, все прикрашено и многое пропущено, но то, что мы читаем в романе, или, скорее, через роман, единственно. Ну что же Ромео и Джульетта или Паоло и Франческа? они были лишены жизни почти в самом начале их любви; что же тут удивительного? И разве смерть так страшна? Неизвестно, что было бы с ними, живи они дольше, а здесь уж известно до конца. Ведь, если говорить без прикрас, Манон Леско, любя своего кавалера, была публичной женщиной, мошенницей и воровкой, заболела дурною болезнью и была сослана, и де Грие не переставал ее любить. Он бросил для нее все, сделался шулером и последовал за нею до последней пустынной дороги, где закопал ее тело шпагой. Вот это, по-моему, любовь!
— Какие ужасы вы рассказываете! откуда вы их вычитали?
— Из маленькой книжки аббата Прево.
Ольга Семеновна похлопала арии де Грие и снова обратилась к соседу, пристально на него глядя:
— Может быть, вы и правы. Может быть, это и есть настоящая любовь. Но все-таки я думаю, что все это преувеличено и что если тогда и встречались кавалеры де Грие, то теперь едва ли найдутся такие.
— Я думаю, вы ошибаетесь и впадаете в общую ошибку, которая заставляет проглядывать настоящие страсти и драмы только потому, что они не облечены в повествовательную форму и герои их носят модное платье.
Ольга Семеновна, вспоминая, тихонько запела:
— N’est се pas ma main, Que ta main presse, Tout comme autrefois?..— и потом вдруг весело сказала:
— Но если нам недоступны романические страсти, то нам вполне доступны поэтические развлечения. У меня сегодня вообще день фантазии. Я хочу его закончить так же, как начала. Мы ни в какой кабак отсюда не поедем, а поедемте ко мне, поужинаем вдвоем. Потому вы не дожидайтесь конца, а поезжайте немного раньше, чтобы купить вина и закусок. Хорошо?