Подземный левиафан

Блэйлок Джеймс

— Если только он не приплыл на субмарине, — отозвался Эдвард. — Это не был случайный водяной человек. Может быть, меня сбил с толку туман, но сегодня ночью я ощущал в воздухе что-то необычное, что-то… — он замолчал и прищурился, глядя на Лазарела, как будто ждал, что его друг напомнит ему вертящееся на языке слово, как сделал бы Уильям. Ашблесс выручил его.

— Что-то рыбье, — вставил он.

— Да, что-то вроде. — Эдвард набил табаком трубку. — Не уверен, что вы правильно меня поняли. Некоторое время назад мне показалось, что все мы словно бы под водой. Жуткое ощущение.

— Хм, — отреагировал Лазарел, — мне кажется, я понимаю тебя.

— Тут все дело в тумане, джентльмены, — объяснил Ашблесс. — Я уже говорил вам, что

воздействие его на человека очень сильно. Это то же самое, что темнота — очень похоже на темноту. Нам необходимо видеть, что творится вокруг. Это у нас в крови. Если мы не можем видеть окружающее, то населяем его гоблинами — вымыслом. Все очень просто. Мы в два раза сильнее боимся того, что может случиться, чем того, что уже происходит. Например, поэт должен уметь сдерживать свое воображение. Он обязан это делать, если желает, чтобы оно служило ему. Поэзия не похожа на скачку с отпущенными удилами, наоборот, нужно долго учиться править ею. Сегодня ночью мы с вами, джентльмены, были свидетелями простейшего с научной точки зрения явления — встречи теплого воздуха и холодной морской воды. Результат — туман. Влажность достигает такого уровня, что в воздухе возникает водяная взвесь. Проще пареной репы, и не нужно выдумывать никаких бежавших друзей или кораблей-призраков. — Поэт отечески улыбнулся Джиму, словно говоря ему, что галлюцинации — обычное дело, если принять во внимание его возраст и необузданное воображение.

Джим внезапно перестал доверять поэту. Ему почему-то вспомнился Пиньон, и это укрепило подозрения, превратив их в уверенность, что Ашблесс ведет двойную игру, водит их за нос. Дядя Эдвард тоже казался недовольным. Он подмигнул Джиму и покачал головой. Профессор Лазарел, тем не менее, в рассуждениях Ашблесса нашел рациональное зерно. Он предпочитал верить в конденсацию влаги, а не в призрачные корабли. Мысли о таинственной субмарине, блуждающей вдоль побережья острова и наблюдающей за ними, осложняли и без того непросто складывающуюся ситуацию, которую усугубляли нестерпимый зуд в спине под просоленной рубашкой, холод ночи и туманная сырость, пропитывающая волосы, что выбивало его из колеи. А о кораблях-призраках можно будет подумать завтра при свете дня.

Остаток ночи прошел без приключений, а к утру туман рассеялся. Ровно в восемь профессор Лазарел и дядя Эдвард снова вышли на лодке в океан, а Джим отправился на свой холм. Ашблесс, всю ночь сражавшийся с рифмами, остался в лагере отсыпаться.

Зимние дожди размыли склоны холма и снесли камни и кустарник к его подножию, ближе к океану, нагромоздив все это с узкими вертикальными промоинами прямо над верхней кромкой прилива. Куски скал с торчащими острыми краями грозили вот-вот сорваться вниз, по пути размолов в порошок палеозойских цефалоподов и ископаемые останки водорослей. Пока профессор Лазарел опускал в воду грузило, отматывая в пучину бесчисленные ярды троса, Эдвард в бинокль изучал склон холма.

Отвернувшись к океану, он принялся рассматривать яркие блики утреннего солнца на волнах. Что он там хотел увидеть, он и сам не знал. Скорее всего — ничего. Он вспомнил, как тринадцатилетним мальчишкой бродил по окраинам пустыни в поисках драгоценных камней — рубинов, изумрудов, все равно — и в результате нашел среди черных и коричневых булыжников кусок кристаллического кварца величиной с кулак.

Только недавно ему казалось, что среди теней и складок холма он различает что-то, напоминающее кости доисторических животных, — рогатый череп трицератопса, позвоночник стегозавра сдвумя рядами выростов, похожих на акульи зубы, — а на поверку оказывалось, что он принимал за желаемое силуэты скользящих по небу мимо солнца редких облаков, под которыми тени и пятна темнели и приобретали глубину, ненадолго четко выделяя части формаций длинных слоев отложений.

Эдвард вдруг подумал, что склон утеса, нисходящий в океан на невообразимую глубину, при желании

можно представить в виде вертикальной дороги, один конец которой уходил в недра земли, а другой возносился к звездам, — дороги, по которой легко отправиться в прошлое, мимо хрупких слоев отложений кайнозоя в мезозой, в эру крылатых рептилий, в эру джунглей, полных гигантских цикад, откуда еще через 300 миллионов лет он попадет в папоротниковые топи и мутные моря палеозоя, кишащие рыбообразными чудовищами и зубастыми китами. Еще глубже, вблизи полого ядра Земли, начнется эра рыб и странных бесчелюстных.панцирных созданий, ползающих по травянистому дну силурийских морей, которые исчезнут в кембрии с его бесцельно копошащимися в водорослях жуками-трилобитами и брахиоподами, что продолжится около миллиона лет, за чем последует миллиард лет, где не будет абсолютно ничего, кроме мутной слизи и одноклеточных растений, следы которых сейчас скрыты глубоко под слоями геологических древностей на дне морей и океанов.

Внезапно Эдвард поймал себя на том, что смотрит в бинокль, но ничего не различает. Он сфокусировал взгляд на захлестываемом волнами гроте у подножия утеса, с зарослями похожих на резину водорослей, которые не менее чем через час скроются под тремя или четырьмя футами воды. Эдвард немедленно представил себе пещеру в Лурде, почти ожидая, что сейчас ему в тумане моря явится Святая Дева. Но вместо Богородицы он увидел в гроте мертвое тело — белесое и согнутое пополам в поясе, вероятно выброшенное на скалы во время предыдущего прилива. Эдвард толкнул Лазарела, который в совершенном экстазе отматывал в прудок последние ярды тысячефутового троса.

— Что такое? — вздрогнул Лазарел. — Это потрясающе. Нам необходима батисфера. Мы получим…

Но Эдвард махнул рукой и протянул бинокль, указывая в сторону грота. Лазарел быстро взглянул туда, испустил пронзительный вопль и моментально схватился за весла. Через несколько минут их утлая лодка уже плясала на волнах у камней перед утесом. Пытаясь направить лодку и уменьшить качку, Эдвард хватался руками за длинные мясистые пряди водорослей. В воздухе витал соленый дух высыхающей морской растительности и другой, сильный — разложения, исходящий от молочно-бледного тела. Казалось, что морская вода просочилась в слои кожного покрова этого существа, разделила их и напитала до такой степени, что оно раздулось и отекло и теперь готово развалиться в любое мгновение. Эдвард был почти уверен: стоит прикоснутся к мертвому телу хотя бы пальцем, и оно немедленно превратится в груду гниющих кусков. В смысле научного открытия находка была ему совершенно безразлична; для него водяной человек был лишь верным знаком того, что где-то недалеко от них под волнами прячется вход в волшебную страну Пеллюсидар.

Профессор Лазарел, однако, был настроен перетащить труп в лодку. У существа имелись перепонки между пальцами на руках и ногах, и несмотря на то, что плоть на его голове и шее сильно объели рыбы и крабы, отлично были видны жабры. Тело водяного человека, совершенно лишенное волосяного покрова, было покрыто чешуей размером с ноготь большого пальца, переливающейся на солнце всеми цветами нежной радуги — очень красиво, что находилось в странном противоречии с исходящей от тела вонью.

— Помоги мне погрузить его, — отдувался Лазарел, раздраженный колебаниями Эдварда.

— Ты что, собираешься его трогать? — содрогнулся Эдвард, машинально прижимая к лицу ладонь. — Он же развалится у тебя в руках. Тебе нужна лопата для уборки снега.

— Ерунда. Он еще твердый. Недели не прошло с тех пор, как умер. Слезай в воду, подтолкни лодку к камням и держи ее ровно. Когда волна поднимет лодку, я положу этого парня туда.

Принеся себя в жертву науке, Эдвард спрыгнул в воду и встал на песчаное дно, которое лежало на два или три фута глубже, чем представлялось из лодки. Холодная вода колыхалась у его груди. Он коротко глотал воздух и охал от холода, не в силах сдержаться.