Подземный Венисс
Шрифт:
А что тут думать: еще одна битва с ветряными мельницами, какая-нибудь сомнительная афера от искусства, замешанная на неискренних улыбках и рукопожатиях. Со временем брат обязательно явится, потрепанный и удрученный, но готовый сражаться снова, продать еще немного себя — своего «Живого» творчества — и впутаться в очередную сделку с алчной галереей. И сомневаться нечего.
Да уж, чего сомневаться… Ты хорошо его знаешь. И даже привыкла к новому Нику: заморская одежда («Может, устроишься модным дизайнером?» — шутила ты) и эта игра в так называемого сленг-жокея как способ самовыражения, словно это могло помочь
Потом ты прошла в ванную комнату, уставилась на допотопное зеркало, отбросила голограмму, и вот уже вас стало четверо: двое пристально смотрели в зеркало на двоих других. Нахмурив лоб, ты видела перед собою Ника. Он походил на тебя. Превосходил. Пытался что-то сказать. Как это получается, что голограмма выглядит живее реального человека?
Ты по-прежнему слышишь эхо гортанных фраз, но не желаешь заканчивать их, ибо они страшат и воняют кровью. Это уже не создания Ника, который тебе знаком, который любит район Канала за многослойные разговоры, за разного рода сделки, которые там совершаются, за непостижимую магию, которую не так-то просто излить словами.
«Вот он, предел Живого Творчества, — втолковывал как-то брат, раскрасневшись от возбуждения. — Реплики громоздятся друг на друга, и эти слова, оттенки слов… Если б только выразить это все в голах или керамике, я бы считал себя зверски гениальным».
Да, но гением тут и не пахло. Гений не стремится к совершенству, он… безыскусствен. Впрочем, бывали минуты, в особенности пока вы жили вместе с Шадрахом, когда брат загорался, словно ваша любовь придавала ему вдохновения, когда в который раз ощущалась его уникальность, и если ты олицетворяла для Шадраха красоту во плоти, то Ник воплощал ее в творчестве.
А потом он, по обыкновению, сбивался с шага и снова пытался, пытался, пытался, так что ты проникалась терзаниями брата не меньше его самого. В обществе гениев Ник расцветал, охотно травил разные байки. Разве так уж глупо думать, что, будь у брата побольше времени, он мог бы родить небольшой шедевр, нечто, что жило бы на Земле и после его смерти?
«Он и сейчас может», — напоминаешь ты себе, но разум одолевают химеры, призраки фраз, и каждая уличает тебя во лжи.
Фразы и воспоминания…
Вот Ник смеется над маленькой тварью, которая, пошатываясь, бредет по полу в гостиной. Родители на работе, уроки в школе только что закончились, и пневматические коконы благополучно доставили вас домой. Брат разложил на кухонном столе набор бионера, словно произвел посмертное вскрытие стального насекомого. Ты сидишь на кушетке напротив и смотришь, как вулканическими судорогами пробегают по тельцу животного тяжелые вздохи. Ножки существа трясутся, из горла вырывается жалобное
Однодневка. Невообразимо изуродованные органы торчат по бокам наружу. Котенок уже не пытается никуда идти, он только горестно дрожит; из невозможных глаз текут кровавые слезы. И несет от него, как от раздавленного гнилого фрукта.
Поначалу тебя забавляли эти создания Ника из бионабора; ты заливалась смехом вместе с братом, а то и раньше, порой даже приводила в гости подругу — потешиться с новой игрушкой. Их кривляния и лепет казались тогда удачным способом развлечься между выполнением уроков и домашних обязанностей.
Но сейчас тебе десять, и ты уже начинаешь замечать ужас, боль, недоумение в глазах, в искаженных чертах и дерганых движениях.
Встаешь с кушетки, приближаешься к котенку. Ласково берешь его на руки, прижимаешь к себе. Ник продолжает хихикать в углу. Прикосновение успокаивает котенка, но в то же время причиняет мучения, ведь большей частью он собран из неприкрытого мяса. Животное хочет замурлыкать, но вместо этого корчится в кашле. Еще секунду ты держишь его на руках, потом опускаешь ладонь на шею и делаешь поворот. Тельце беспомощно обмякает.
— Николь!
Тебе не нужно отвечать: твои пылающие глаза, побелевшие, плотно сжатые губы говорят ему все, и когда ты выходишь на задний двор похоронить котенка, брат идет следом и плачет.
Впрочем, уже на следующей неделе он откопает несчастное создание, запрется на кухне, где ты не сможешь осуждать и указывать на недостатки, и продолжит свои опыты. Он будет продолжать их, пока не поймет, что не наделен достаточным талантом или терпением, чтобы создать нечто полностью независимое, долговечное. Затем придет благотворное отрицание, отвращение к бионаборам из хромосом и кусочков плоти и, наконец, — увлечение голоискусством.
Выходит, что в первый раз, когда ты думала и действовала иначе, чем Ник, когда не стала повторять его, а он тебя, это случилось из-за котенка. В тот день ты по-настоящему осознала, что отличаешься от брата. И можешь, если пожелаешь, освободиться от его влияния.
Глава 2
Еще неделя проходит будто в сером тумане. Жизнь похожа на медленный сон, осенний заморозок, судно с обвислыми парусами. Мысли ворочаются лениво, неохотно, точно тяжелая глубоководная рыба, привязанная к поверхности нитью воспоминаний.
У тебя вечеринка. Стоит зима, обширные стены обвили город-подарок подобно искристым лентам из металла, и ты затерялась в этих лентах: особо заказанный ради праздника зал был встроен прямо в них. На зов явились все твои приятели — с работы, знакомцы из других городов и, конечно, голограммы. Как их зовут? А какая разница? Ведь они взаимозаменяемы, взаимоподменяемы. Темные блюдца лиц, жаждущие света. Со всех сторон, окружая тебя, приятно звякают серебряные приборы, журчат беседы. Вина, горы кальмаров и лобстеров. Смех. Сетования. Споры по работе. Судачат о новом начальстве, о соревнованиях, о последних увеселениях в районе Канала.