Поджигатели (Книга 1)
Шрифт:
Далеко не все в Европе оценивали истинное значение этого события, но в Берлине знали ему цену и 1 марта 1935 года отпраздновали его торжественным парадом бомбардировочной эскадрильи - первого официального детища Геринга.
Расследование дела об убийстве Барту правительством дряхлого Думерга поручено сенатору Андре Лемери. Вильгельм фон Кроне мог спать спокойно: Лемери был активным членом "Боевых крестов". Убийцы французского министра и югославского короля продолжали оставаться под защитою господина Кьяппа и де ла Рокка.
–
На этот раз их свидание не носило делового характера. Они встретились в кондитерской за чашкою кофе. Это было их первое свидание вне служебной обстановки. Кроне держался, как хороший знакомый. Он отбросил газеты, в просмотр которых был углублен.
– День, который вам стоит отметить в памяти, - сказал он и постучал пальцем по столбцу газетного листа.
– Лаваль - талантливый негодяй.
– Не имею чести знать.
– Вы с вашей трусостью и пристрастием к бабам никогда не подниметесь настолько, чтобы войти в круг деятелей такого полета!
– Чем он привел вас в такой восторг?
Кроне снова словно для убедительности постучал по газете:
– Выступление господина министра иностранных дел в Совете Лиги наций! Лаваль доложил Совету Лиги, что убийц Барту следует искать.
– Кроне засмеялся.
– Ну же, догадайтесь, где?..
– Он, наверно, решил свалить все на итальянцев.
– В Будапеште, мой друг, он увел следы в Будапешт! У Лаваля есть хватка. Он переносит практику своей профессии трактирщика в политику. Недаром говорят, что белый галстук - единственное светлое место в его личности.
– И ваш Лаваль ничего не смог бы сделать, если бы хоть один из усташей попал в руки французской полиции.
– Как бы не так! Во-первых, Кьяпп поклялся, что ни одного из убийц не возьмет живьем. А трупы, как известно, молчат.
Отто свистнул:
– Клятва Кьяппа!
– За нее было достаточно хорошо заплачено, чтобы она заслуживала доверия даже в устах господина парижского префекта. А кроме того, на всякий случай в кармане каждого усташа лежал билет коммуниста. Билет был, конечно, поддельный, но, честное слово, удайся Кьяппу предъявить прессе хотя бы один труп коммуниста, история получила бы не худший резонанс, чем фокус с рейхстагом! С тою разницей, что тут невозможны были бы никакие разоблачения Димитрова... Повидимому, мы совершили и тут ошибку.
– Он грустно покачал головою: - Вот если бы вам хоть немножко ума, Шверер.
– Ну, вы уж очень...
– обиделся Отто.
Кроне поднял рюмку и чокнулся с Отто.
– Вы трус. Из-за этого вы недавно лишились интересной работы.
Отто настороженно поднял голову.
– Нам нужен был свой человек около вашего отца, генерала Шверера, пояснил Кроне.
– Кто знает, что может прийти в голову этому старому сумасброду.
– Кроне!
–
Кроне отхлебнул коньяк, запил его глотком кофе и пересчитал блюдечки из-под рюмок, стоявшие у его прибора.
– Вы, Шверер, даже не способны пить, как мужчина. А ведь сегодня стоило бы выпить! Право, Саарский плебисцит - детская игра по сравнению с тем, что мы переживаем сегодня. Кстати, как поживает ваш Гаусс? Все еще ворчит?
– Ну, что вы!
– Нужно изучать своих начальников, мой милый, - наставительно произнес Кроне.
– Начинается большая игра. Мы должны знать каждый шаг этого старого фазана. Ясно? Завтра мы должны с вами повидаться. Речь пойдет о вашем старике.
– Об отце?
– Не валяйте дурака. Ведь пьян я, а не вы. Я говорю о Гауссе. Я назову вам лиц из его окружения, которые нас интересуют. Тут каждое слово будет играть роли, понимаете?
– Понимаю, - ответил Отто. Он снова почувствовал себя мельчайшим винтиком в сыскной машине - и только. Никаких перспектив, о господи!..
Отто поднялся:
– Мне пора.
– Идите, мой маленький трусишка, - пьяно-ласково проговорил Кроне.
– И по случаю праздника поцелуйте Гаусса в его синий зад от меня, от Вильгельма фон Кроне. Ясно? Эй, обер, почему у вас нет музыки? Нет, к чорту патефон! Вы разве не понимаете, что в такой день во всяком приличном доме должно быть включено радио? Я хочу слышать голоса моих вождей, хочу слышать марши, топот ног солдат!.. Пст! Живо!
Испуганный кельнер бросился к приемнику и повернул выключатель. Лакированный ящик угрожающе загудел...
18
Приемник в гостиной Винеров перестал гудеть. Послышался марш. Оркестр гремел медью труб и литавр. Пронзительно заливались флейты.
– Что ни говори, а мы, немцы, мастера на марши!
– проговорил Винер. Трум-ту-тум, трум-ту-тум! Под этакую музыку замаршируют и покойники. Послушай-ка, Труда!
Фрау Гертруда вместо ответа подошла к приемнику и с раздражением повернула рычаг. Из ящика хлынула барабанная дробь и свист военных дудок. Еще поворот - хриплые выкрики, похожие на лай простуженного дога. И снова барабаны, оркестр, истерический лай ораторов.
Национал-социалистская Германия праздновала "исторический" день. Это происходило 16 марта 1935 года, когда был назначен первый призыв новобранцев.
– Прекрати же этот шум, Вольф!
– рассердилась фрау Гертруда.
А Винер пристукивал носком ноги:
– Трум-ту-ру-тум!.. Вот и господин Фельдман скажет, что это не так уж плохо. Ведь вы старый вояка, господин Фельдман?
Портной сидел на корточках у ног Винера и отмечал мелком неверный шов на штанине.
– При этих звуках, господин доктор, я испытываю то же, что должен чувствовать бывший каторжник, когда слышит звон наручников.