Поединок над Пухотью
Шрифт:
На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.
— Интеллигенция! — сказал он, показав пальцем на Карцева. — Лопату держать не умеет! — Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению… — Лопату, говорю, держит, как баба!
— Бачу…
— Молчи уж, Моисей! — посоветовал Стрекалов.
— А что, неправда?
— Правда. Черенок-то кто стругал? Ты?
Моисеев
— Все одно — гнилая интеллигенция. Ему хошь какой инструмент дай — все одно не к рукам.
На этот раз ему никто не возразил. Спрятанные глубоко в рукава шинелей цигарки вспыхивали, тускло освещая выпяченные губы и узкие мальчишеские подбородки.
— В самом деле, Карцев, — сказал Уткин, — глядеть на тебя тошно.
Стрекалов спрыгнул в яму.
— Левой бери поближе к железке да держи крепче. Вот… А теперь давай на перегиб. Жми к земле, жми! Коленку подставь, не то кувырнется. А теперь обеими с маху! Ничего, научишься…
Сашка с Сергеем выбрались из ямы.
— Спасибо тебе, — сказал Карцев, вытирая шапкой обильный пот, — сам вижу, что не так…
— А ты правда интеллигент? — спросил Стрекалов.
Карцев пожал плечами.
— Вообще-то дед у меня врач. Мать учительница. Может, поэтому он так…
Сашка вздохнул.
— Да нет, не поэтому, — сказал он, взяв протянутый Кашиным обсосанный, скользкий окурок, прихватив его согнутой пополам веточкой — не потому, что брезговал, а потому, что был окурок слишком мал, — и раза три затянулся крепким, до тошноты, самосадным дымом. — Не потому… А вот почему, хоть убей, не понимаю…
— В тылах, говорят, опять ту самую махорку получили, — сказал Кашин. — И мешки те. Вредители, что ли, тама засели, на фабрике? Либо случайно как подмочили, а потом высушили да нам и спихнули. Она, подмоченная-то, в аккурат такая: дым есть, а крепости никакой.
— Писать надо, я говорил! — донесся приглушенный голос Богданова. — На фабрику писать. Разнести их там. И подписать всей батареей.
— Коллективно нельзя, — сказал Карцев, — запрещено Уставом. Только по одному.
— А мы не жалобу. Мы письмо. Так, мол, и так: мы кровь проливаем, сражаясь с фашистскими извергами, а вы там…
Бросившись к Богданову, Стрекалов едва успел прижать его к земле. Над головой пронеслась пулеметная очередь. Солдаты попадали в снег.
— Какого дьявола надумали здесь хоронить? — рассердился Богданов, освобождаясь от Сашкиной тяжести. — Не могли в тыл отправить? Посшибает фриц нас, как куропаток!
— Что, и у тя кишку заслабило? — сказал Моисеев, все еще лежа на снегу рядом с Кашиным.
— Неохота дуриком пропадать!
— Сашке спасибо скажи, — напомнил Кашин. — И как это тебе, Стрекалов, удалось опередить выстрел?
Сашка усмехнулся.
— Ничего хитрого, вспышку случайно засек и на всякий случай Глеба прижал, вот и все.
Богданов даже приподнялся.
— Но ведь это же секунда! Одна секунда только! — Он смотрел в сторону реки.
Выстрелы не повторялись. Солдаты поднялись. В почти
— Эх, комбат, комбат! Нэ послухал мэнэ. Як быжахнулы тоди с четырех стволов… Стрекалов, тоби старший лейтенант гукае. Казав, щоб зараз…
Спускаясь по крутой вертлявой тропинке, Сашка еще издали заметил темную массу на снегу — это лежали рядом, покрытые орудийным чехлом лейтенант Андрей Гончаров и санинструктор Валя Рогозина. Над ними стояли пятеро людей, из которых Стрекалов сразу узнал двоих: младшего сержанта Сулаева и командира батареи старшего лейтенанта Гречина. Остальные трое были ему незнакомы, и, подойдя ближе, он доложил не им, а командиру батареи.
— Доложите начальнику штаба дивизии товарищу полковнику Чернову. Это он хочет с вами поговорить, — сказал Гречин.
Стрекалов доложил. Низкорослый и широкоплечий, почти квадратный человек в белом полушубке и надетой сверху накидке, приблизив свое лицо вплотную к лицу Стрекалова, некоторое время рассматривал его и затем спросил голосом тонким и надтреснутым, как звон разбитого стеклянного абажура:
— Ты последний видел лейтенанта Гончарова живым?
Стрекалов кивнул. Сулаев досадливо крякнул, комбат недовольно засопел, и только Чернов не обратил на это внимания.
— Когда это произошло? — спросил он.
— Часов около трех, — ответил Сашка.
Полковник повернулся к нему боком так, что стал виден только его профиль с крючковатым носом.
— Рассказывай дальше, я слушаю. Ты ведь хвастался, что видел, как его убили. Так это или не так? Или, может, соврал? Но мне-то ты скажешь правду!
— Скажу, — согласился Сашка, проглотив внезапно вставший в горле комок, — что видел, скажу…
Полковник нетерпеливо топал своими щегольскими хромовыми сапожками по утрамбованному, потемневшему пятачку снега. Сашка торопливо собирал в кучу растрепанные и странные мысли, вот уже много часов бродившие в его мозгу. До этого он был уверен, что может собрать их в любую минуту, потому что все происшедшее еще стояло перед его глазами, но сейчас это оказалось делом нелегким. С чего начать? С того разве, как он, выйдя на пост, увидел Андрея, а через несколько минут мимо него прошла Валя? Или, может, с того вечера в землянке, когда он узнал… они все узнали, что Андрей и Валя — муж и жена, и вышли на мороз, оставив их одних со своим, таким большим и таким до смешного крохотным счастьем? Важно ли все это сейчас, когда Вали и Андрея больше нет?
— Он вышел из землянки и пошел в рощу, — начал Стрекалов.
— Кто «он»?
— Он, Андрей…
— Что такое?!
— Товарищ лейтенант Гончаров, — поправился Сашка.
Полковник укоризненно покачал головой.
— И далеко отошел?
— Метров на сто.
— Из чьей землянки вышел лейтенант Гончаров? — спросил, помолчав, начальник штаба. — Ну, где он провел эту ночь? Ведь не во взводе же, нет? И зачем ему понадобилось идти в рощу? Ведь не лето!