Поединок с самим собой
Шрифт:
А Добровольский отчасти — даже его ученик. Да, когда же это было? Лет восемь, нет, семь лет назад. Он тренировал группу в «Трудовых резервах». Вот тогда и пришел к нему второразрядник Леонид Добровольский. «Лека» — звали его товарищи.
Невысокий, кряжистый. Чуть смахивающий на средней величины медведа.
Что уж говорить — силенка у него имелась. И техникой он овладевал как-то очень легко. Вообще-то Хлопин не любил, когда приемы усваиваются вот так, шутя. Что легко дается, то легко и теряется.
Но
«Да, — усмехнулся Хлопин. — Как же Леке без Москвы?!».
Этот Добровольский — отличный полусредневес. Ничего не скажешь. И техничный, и волевой. Это — на ковре. А в жизни… В жизни он раздерганный какой-то. «Гитарист».
Этим словом Хлопин обозначал целую категорию людей. Никчемный, несобранный — «гитарист». Ленивый — «гитарист». Малокультурный, не читающий ничего, кроме «Советского спорта», — «гитарист».
«Да, — мысленно повторил Хлопин. — Типичный «гитарист».
Хлопин встал, сделал несколько шагов и обеими руками провел по бокам головы. Будто хотел пригладить, прижать свои оттопыренные уши. С детства приклеилась к нему эта привычка.
Посмотрел на часы. До конца взвешивания — всего семь минут. Представитель советской команды, старый мастер Ершов, перехватил этот взгляд, кивнул и поспешил в фойе.
Где же этот чертов Добровольский?!
Фойе было похоже на туристский бивуак. Тут и там стояли легкие кровати-раскладушки и шезлонги, на них громоздились беспорядочные груды одежды, чемоданчики, полотенца. Фойе временно приспособили под раздевалку.
Ершов быстро обвел глазами помещение: Добровольского тут не было.
Ершов вышел в коридор, торопливо заглянул в ближайшие комнаты. Добровольского не было.
…А у весов уже сгруппировались судьи, секундометристы, газетчики. По залу пронесся слух: через шесть минут кончается взвешивание, а советского борца нет и нет.
Опытные спортсмены знают, чем обычно вызываются такие задержки: вес! Лишний вес!
Представьте себе: борец перед официальным взвешиванием сделал контрольную «прикидку» и вдруг, к ужасу своему, обнаружил «лишек». Сто граммов, полкило, а то и целый килограмм. Вот тут-то и начинает он метаться. Сбросить вес! Немедленно!
Чего только не придумывают в эти отчаянные минуты! Парятся в бане, ежеминутно бегают в туалет… Сбросить вес! Во что бы то ни стало!
Хлопин делал вид, будто не замечал суеты возле весов. Не слышит торопливого шепота, не видит удивленных, а часто и обрадованных глаз.
Да, конечно! Кое-кто из иностранных спортсменов и тренеров очень рад. Еще бы! Так повезло! Если чемпиона СССР, мастера Добровольского не допустят к состязаниям — советская команда сразу потеряет шансы на первое место. Команда, которая вот уже много лет подряд занимала верхнюю строчку в турнирной таблице!
—
Хлопин не оглянулся.
«Да, в этом «Леке» есть и мой грех, — подумал он. — Забаловали парня. И я тоже…».
В дверях показался Ершов. Быстрым взглядом окинул помещение, недоуменно пожал плечами и снова скрылся в коридоре.
«Так, — подумал Хлопин. — Вот так…».
Он ни секунды не сомневался: это не случайность. Нет, не случайность.
Вес у Добровольского всегда колебался около семидесяти восьми. Возле той пограничной черточки, где кончается полусредневес.
А тут, в хлопотах перед отъездом, наверно, не доглядел «гитарист», поел лишку — ну и вот… «Гитаристы», они всегда любят вкусно покушать. Для них режим — нож острый…
Хлопин встал, сделал несколько шагов по залу, по привычке пригладил обеими руками оттопыренные уши и снова сел на раскладной стульчик.
«Где же все-таки этот?… — подумал он. — Наверно, в парилке потеет? Хотя… Тут, в Париже, попробуй найди парилку!».
— Две минуты, — прошептал кто-то по-английски.
«Все, — подумал Хлопин. — Конец».
Очевидно, так же решил и юркий маленький француз с живыми, быстрыми, как мыши, глазами — секретарь комиссии. Он уже уложил в папку протокол взвешивания и убирал со стола какие-то бумажки.
И тут случилось неожиданное. Дверь отворилась, и в зал в одних трусах влетел Добровольский. Ринулся к весам.
Лицо и шея его, загорелые, резко выделялись на молочно- белом теле. Словно к туловищу одного человека по ошибке прикрепили голову другого.
Все сразу уставились на эту голову: была она вся в проплешинах, будто поражена лишаями.
«Сам себя, — понял Хлопин. — Обкарнал. Волосы — они тоже весят».
Да, все было ясно.
Не дойдя нескольких шагов до весов, Добровольский на миг приостановился, сдернул с себя трусы, и так, голый, встал на белую площадку.
Обычно борцы взвешивались не совсем нагишом, ну хотя бы в плавках.
«Конечно, — сжал губы Хлопин. — Трусы — тоже граммы…».
Лицо у Добровольского было усталое, какое-то осунувшееся, но радостное.
«Вот я как! — словно бы говорил борец. — Тяжеленько пришлось. А все-таки успел. Не подвел…».
На его лице выделялись усы. Они росли как-то странно, только по углам рта. Как у китайца.
Юркий француз секретарь взглянул на Добровольского удивленно, но ничего не сказал: до конца взвешивания было еще чуть больше минуты.
Все стоящие у весов разом зашевелились, зашумели.
— А я был уверен — не придет, — негромко сказал соседу бельгиец-журналист, и нотки сожаления откровенно зазвучали в его голосе. Да, счастье было совсем рядом и убежало, как пугливый олененок, — ответил сосед словами из модной песенки.