Поединок соперниц (Исповедь соперницы)

Вилар Симона

Адам первый прервал молчание:

— Слава Иисусу Христу, миледи.

— Во веки веков, — заучено ответила я. И обозлилась, что веду себя столь обыденно. — Эй ты, девка! — окликнула я Гиту. — Смотрю ты слишком горда, чтобы оказать приветствие своей госпоже.

Она наконец повернулась ко мне. Глаза у нее были серые, я бы даже сказала бесцветные. Кому такое может понравиться?

— Разве нас представляли друг другу, миледи?

— В этом нет нужды. Мы обе знаем кто из нас кто.

— Действительно, знаем. И я несколько обескуражена, миледи, что встречаю вас без свиты и сопровождающий, да еще и в моих владениях.

Черт

возьми, я действительно находилась на ее земле. Но и в Норфолке. А Норфолк — моя земля. И я не преминула указать на это. Добавив, что если она проявит ко мне непочтение, я велю своим людям прибыть в фэнленд и наказать ее.

Лицо Гиты Вейк оставалось спокойным. Не глядя на меня, по-прежнему направляя лодку шестом, она сказала:

— Разве я чем оскорбила вашу светлость, если вы сразу заговорили о непочтительности? Или вы хотите грубыми речами вынудить меня ответить вам так, как требуют мое достоинство и положение? В таком случае я постараюсь игнорировать ваше немилостивое обращение.

— Я разговариваю с тобой, как женщина с положением имеет право говорить с потаскухой, родившей в блуде. Ты… Ты и твое отродье…

В этот миг дитя, напуганное моей резкой речью, сморщилось, побагровело и разразилось отвратительным визгом. Саксонка лишь что-то негромко сказала Адаму и он стал вертеть девочку в руках, подбрасывать. Сама же она, продолжала править лодкой. Я могла оставить их, но ее пренебрежение задело меня.

— Ты много вообразила о себе, саксонская сучка, — я нервничала, дергала поводья и смирная белая кобылка подо мной тоже стала волноваться. — Ты так ведешь себя, словно считаешь ниже своего достоинства беседовать с женщиной, у которой хотела украсть мужа.

Гита Вейк неожиданно подвела лодку к берегу и, удерживая ее шестом и глядя мне в глаза, заговорила:

— Не делает вам чести, леди Бэртрада, обращаться со мной таким образом. Свою чашу унижений и горечи я и так испила сполна. И ваши речи не могут причинить мне большей боли. Будет лучше, если мы сейчас расстанемся, и я больше не буду вспоминать о ваших злых словах, а вы не станете думать, что оскорбив меня, сможете вернуть себе супруга.

Я буквально задохнулась от злости. Дернула повод, почти задрав голову лошади. Она взбрыкнула передними копытами, фыркала, тряся головой. Я же все еще пребывала в состоянии немоты от ее намека. Конечно в графстве не было тайной, что мы с Эдгаром не ладим. Но нет большего унижения, чем когда об этом напоминает соперница.

Она же продолжала:

— Вам не стоит думать обо мне, госпожа. Ведь вы его законная жена, вы его семья и судьба. Поэтому любите его, сделайте счастливым, будьте его другом и помощницей. И тогда мир и покой вернутся в ваш союз, вы родите ему сына…

И эта змея еще смела попрекать меня бесплодием!?

— Молчи! Это от тебя-то мне выслушивать советы? От тебя… родившей моему мужу это жалкое существо!

Я ощущала такую боль, глядя на дочь Эдгара! О, как же в единый миг я возненавидела этого ребенка! Ребенка, которому Эдгар даровал родовое имя Армстронгов, признал своим, ни на миг не думая какое это оскорбление для меня. Этого ребенка не должно было быть.

И, с силой сжав бока лошади, я послала ее вперед. Она заржала, сделала скачек, как раз когда саксонка оттолкнула лодку от берега. Передние копыта лошади ударили о днище лодки почти возле самого ребенка.

Треск, крик, всплеск воды, холод воды…

Лодка вмиг погрузилась, все попадали в ручей. Но я удержалась в седле. Лошади здесь было по грудь, я же лишь намочила ноги и подол юбок, когда развернув ее, заставила по откосу выбраться на берег. Отсюда, с высоты своего седла, я наблюдала, как остальные барахтаются в воде.

Гита, перво-наперво, выхватила из воды отчаянно верещавшую и захлебывающуюся дочь. Прижала и, подняв повыше, стала карабкаться на берег, одной рукой держа девочку, другой цепляясь за кусты. Ах, какая жалость, что ручей не так и глубок. Я бы сейчас вмиг могла избавиться и от соперницы, и от ее отродья, да и от Адама в придачу. Ведь Адам так кричал и барахтался в воде, что будь хоть немного глубже, наверняка бы захлебнулся. А так он все же сумел ухватиться за протянутую Гитой руку и она стала вытягивать его, другой рукой прижимая к себе дочь. При этом она что-то говорила спокойным ровным тоном. Адам перестал биться, залез на откос, даже принял из рук Гиты сестру. Гита повернулась ко мне. Фурия, настоящая фурия! Ее шаль сползла, влажные пряди прилипли к лицу, а глаза… Клянусь верой, они уже не казались мне бесцветными, словно алели, такой в них светился вызов.

Но мне ли бояться ее? Облепленную платьем, обремененную детьми. Попросту дранная, мокрая кошка. Видел бы сейчас Эдгар свою распрекрасную Фею Туманов.

Я громко засмеялась. Но следующее произошло в мгновение ока. Гита, оставив обоих детей на склоне, молниеносно схватила торчавший из воды длинный шест, замахнулась… Меня оглушила резкая боль от удара по лицу, я охнула, стала опрокидываться, упала, взбрыкнув ногами. Моя лошадь кинулась прочь, а я лежала плашмя, растерянная, ощущая во рту привкус крови. И вдруг опять тупая боль и даже нехватка воздуха, когда саксонка, навалившись сверху, прижимая шест поперек моего горла, надавила им так, что я почти не могла вздохнуть. Видела над собой ее искаженное яростью лицо. И задыхалась, задыхалась… Сейчас в моем горле что-то хрустнет, сейчас я умру…

Я наконец смогла вздохнуть. Похоже эта безумная все же опомнилась, ослабила давление.

— Слушай ты, нормандская змея, — услышала я над собой ее почти спокойный голос. — Если ты еще хоть раз попытаешься причинить зло моему ребенку… Если ты хоть приблизишься к ней… Клянусь кровоточащими ранами Христа, я уничтожу тебя. Я сделаю так, что тебя затащат в болота, и никто не узнает, в какой трясине покоится тело ублюдочной дочери короля.

Надо мной совсем близко ее бешенные светлые глаза, налипшие пряди. Стыдно признаться, как я тогда испугалась. Даже заплакала. А ведь она уже отпустила меня, отошла. Я же скулила, как собака… побитая собака. Машинально оправила свои мокрые, задравшиеся при падении юбки, стала пытаться сесть.

Сквозь растрепавшиеся, нависшие на лицо пряди и пелену слез я видела, как саксонка беретот белую кобылу под уздцы и выводит ее на тропу. Затем она села в седло, кликнула Адама, приняла у него свое промокшее и плачущее дитя и помогла мальчишке взобраться на круп лошади позади себя. После этого пустила лошадь крупной рысью — и вскоре они исчезли за кустами.

«За кражу чужого коня полагается…» — вдруг совсем не к месту вспомнилась мне фраза из судебника. Почему же не к месту? Гита Вейк украла мою лошадь. Более того: совершила на меня разбойничье нападение. Я могу заявить на нее в суд графства. Да я… Какая же я дура!..