Поединок страстей
Шрифт:
Портье, судя по всему, пугается до смерти. Когда я успокаиваюсь и встаю с диванчика, бедняга смотрит на меня так, словно я на его глазах из обычной земной женщины превратилась в одноглазую инопланетянку.
Поднимаю руку, показывая, что волноваться нет причин.
– Все в порядке.
– Вы уверены? – Этот парень говорит по-английски, судя по произношению и легкости, с какой он задал вопрос, весьма и весьма неплохо. Недаром гостиница столь шикарна. Наверняка тут все на высшем уровне.
– Уверена, – отвечаю я, направляясь к выходу.
Служащий отеля смотрит на меня в ожидании пояснений.
– Я… гм… понимаете, я только теперь заметила, что держала газету
Портье смотрит на меня круглыми глазами и некоторое время не знает, что отвечать. Потом оторопело потирает лоб и с подозрительной любезностью, наверное приняв меня за чокнутую, спрашивает:
– Может, я могу вам чем-нибудь помочь?
– Хотите вызвать бригаду из психбольницы? – с наигранно дружелюбной улыбкой спрашиваю я. – Нет, спасибо. Туда я всегда успею. Tschuess [1] !
Выхожу на улицу и ощущаю себя беспомощным младенцем, который ни думать, ни ходить, ни объяснить, что ему нужно, еще не умеет. Неподвижно стою перед парадным входом до тех пор, пока к нему не подъезжает такси и не начинает ворчать швейцар:
– Мисс, вы или посторонитесь, или возвращайтесь в гостиницу, или… – «Проваливайте» не прибавляет, лишь вскидывает руки. – Мешаете ведь. Вон, люди приехали. – Спешит к такси и открывает дверцу переднего пассажирского сиденья.
1
Пока! (нем.)
Наблюдаю, как из машины выходит самодовольный толстяк – судя по уверенно-властной манере держаться, богач, – как швейцар, мечтающий о приличных чаевых, сгибается перед ним в полупоклоне и бормочет какие-то любезности, и медленно двигаюсь вперед. Приближаюсь к такси, когда постоялец и швейцар, пройдя мимо, уже входят в отель.
– Вы свободны? – спрашиваю у круглолицего водителя.
Тот, считая деньги, наверное полученные от толстяка чаевые, кивает. Сажусь и называю адрес своей гостиницы.
Теперь, когда город залит солнечным светом и оживает, вступая в новый день, можно было рассматривать все вокруг с раскрытым ртом. Но я ничего не замечаю. Если бы таксисту вздумалось катать меня целый день по одному и тому же маршруту, я, наверное, ни капли не удивилась бы – даже не увидела бы, что картинки за окном почти не меняются.
Что я чувствую? Попробую объяснить. Такое ощущение, будто я скользила по полноводной реке на легкой надежной лодочке и вдруг эту лодку из-под меня выдернули, а плавать я не умею и беспомощно барахтаюсь, зная, что вот-вот утону. Перед глазами проносится вереница туманных воспоминаний. Вот мы с Гарольдом протягиваем друг другу руки, знакомясь, и пожимаем их чуть дольше, чем принято; взгляды слились в один, любви еще нет, но есть смутное предчувствие. Вот он спустя время, страшно волнуясь, расхрабрился и предлагает мне переселиться к нему. Вот я привожу его в дом родителей и каждый раз, когда мама обращается к нему с вопросом, а отец останавливает на нем свой испытующий взгляд, я опускаю руку под стол и глажу колено Гарольда, чтобы ему было спокойнее, а он в знак благодарности легонько пожимает мои пальцы…
– Приехали, мисс, – говорит водитель, и я, очнувшись от раздумий, замечаю, что такси уже стоит напротив моей, куда более скромной гостиницы.
Работа
Заказчиков из Берлина я начала искать еще в мае, когда наткнулась на проклятые Гарольдовы билеты, и полмесяца спустя разыскала координаты фирмы «Гроссхандель», которой отправила по электронной почте наши рекламные материалы и предложение сотрудничать. Ответа не было до недавних пор, и вот буквально за день я умудрилась устроить встречу с начальником их отдела закупок, заявив, что я буду в Берлине по другому делу и могла бы заодно заехать к ним. И убедила собственного босса отправить меня в командировку на следующий же день, сказав, будто в данном случае следует действовать без промедлений и будто выкроить время для встречи со мной представители «Гроссхандель» могут лишь сейчас. Началось все с удач, потому я и явилась в Берлин столь уверенная в том, что верну себе покой и стабильность. Чутье меня безжалостно обмануло.
Хорошо, что о продукции нашей фабрики я могу рассказывать в любом настроении и состоянии, ибо знаю ее как свои пять пальцев, не то пришлось бы отменять встречу – собраться с мыслями и заставить мозг переключиться с Гарольда и его блондинки на дела у меня не получилось бы. В кабинете, где обитает начальник отдела закупок «Гроссхандель», тишь и умиротворение. За приоткрытым окном чирикают птицы, спокойно гудит компьютер, с фотографий в одинаковых прозрачных рамках на письменном столе улыбаются дети – беззубые и взлохмаченные от игр или бега мальчики и девочки лет пяти, шести, семи. Окидываю их рассеянным взглядом и с удивлением обнаруживаю, что мне, обычно столь любознательной, совершенно безразлично, кем они ему приходятся – детьми, внуками или племянниками.
– Герр Шульц подойдет через пару минут, мисс Уинклер, – сообщает тоненьким голосом, который никак не подходит ее массивной фигуре, секретарша. – Может, кофе? Или чай?
– Нет, спасибо, – отвечаю я, с ужасом сознавая, что желаний во мне вообще нет. За исключением одного: сделать так, чтобы можно было зажмуриться, а открыть глаза в своей комнате, в Ноттингеме. И понять, что история с Гарольдом всего лишь приснившийся кошмар, последствие глупого опасения, которое надо скорее прогнать прочь вместе с впечатлениями от дурного сна. Увы, я не волшебница и претворять в жизнь подобные мечты не в состоянии.
В кабинет входит почти лысый человек с пивным пузцом, лет пятидесяти с хвостиком и более молодой, лет сорока, светло-рыжий и долговязый. Здороваемся, обмениваемся рукопожатиями и улыбочками, которыми непременно нужно друг друга одаривать, если хочешь, чтобы дела шли в гору. Впрочем, сейчас мне ни до чего. А улыбка и все остальное, что я делаю, всего лишь привычка, ставшая с годами моим вторым «я», во всяком случае на работе. Через минуту-другую выясняется, что, как ни удивительно, и Шульц, и его помощник прескверно говорят на английском. Меня так и подмывает схватить свой чемоданчик, из которого я еще не успела достать каталоги и образцы подарочных конфетных наборов, сказать что-нибудь вроде «мне очень жаль» и сбежать отсюда, чтобы снова закрыться в номере и посидеть в полном одиночестве, почти без движения. Но Шульц кричит в приемную: