Поединок в снежной пустыне
Шрифт:
Я начал учиться ходить.
Это было нелёгким делом. Сначала даже опустить ноги на пол не мог из-за мучительной боли. Я настойчиво повторял это движение. От раза к разу проделывал его всё увереннее. Наконец вполне освоил: в любой момент мог свободно опустить ноги на пол.
Вскоре принесли протезы.
– Пожалуй, я теперь и стоять смогу, как ты считаешь? – спросил я Бориса.
– Конечно, Захар, – поддержал меня друг. – Рискни.
Я рискнул. Рывком поднялся и вытянулся во весь рост. Тут же пошатнулся, еле сдержавшись, чтобы не закричать
И всё-таки именно с этого дня я начал становиться на ноги. Я это делал один, без помощи врачей и сестёр. Хотелось самому победить свою слабость. Раз – опускаю ноги на пол, два – встаю.
Пусть больно, пусть поначалу стоять могу какую-то минуту, но всё-таки стою! После долгих месяцев, которые провёл, не поднимаясь с койки, стою на собственных ногах!
Наконец наступил день, когда профессор Дженалидзе разрешил учить меня ходить. Дежурная сестра принесла костыли.
На этот раз самостоятельно действовать не удалось: закружилась голова, едва не упал. Пришлось прибегнуть к помощи сестёр. Меня поддерживали с двух сторон – и всё-таки я смог сделать лишь несколько шагов.
Но шло время. То, что вначале не удавалось, становилось возможным. Я уже самостоятельно передвигался – сначала по палате, затем по коридору и, наконец, спустился со второго этажа и вышел во двор госпиталя.
Ежедневно совершал я такую прогулку. Иногда в день делал по три-четыре километра. И вдруг на заживших уже ранах лопнули сосуды – кровь просочилась через повязки.
Я испугался и сразу улёгся в постель. Профессор Дженалидзе поднял меня на смех: крови испугался, истребитель? Ходи и терпи!
И я терпел.
Не отступлю!
Медицинская комиссия госпиталя пришла к выводу, что по состоянию здоровья меня следует демобилизовать. Я тут же написал протест. Меня признали «ограниченно годным к военной службе». Не мог я с этим согласиться. «Всё равно своего добьюсь! – повторял я себе. – Ни за что не отступлю!»
Осенью 1942 года выехал в Москву. В день приезда побывал в отделе кадров Военно-Воздушных Сил Военно-Морского Флота. Меня выслушали и посоветовали обратиться к нашему Наркому. Несколько раз я принимался писать рапорт и, не дописав до конца, начинал сызнова. Получалось плохо, неубедительно. Наконец написал так:
«Разрешите отомстить за те раны, которые нанесли нашему народу и мне фашисты. Уверен, что смогу летать на боевом самолёте и уничтожать врагов в воздухе…»
И вот – рапорт подан.
Когда я пришёл в Наркомат, мне сразу же вручили пропуск. «Значит, дела идут успешно», – подумал я.
Оставив палку в бюро пропусков, направился в приёмную Народного Комиссара Военно-Морского Флота.
Чувствую – волнуюсь. Хочу успокоить себя – ничего не выходит. – Товарищ старший лейтенант, можете войти, – пригласил адъютант.
Стараясь держаться ровнее, я двинулся к открытой двери кабинета. Народный Комиссар поднялся мне навстречу:
– Как себя чувствуете, товарищ Сорокин? – спросил он.
– Спасибо,
– Хорошо, присаживайтесь.
Я двинулся к креслу и пошатнулся. Пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. Нарком заметил моё замешательство и улыбнулся:
– Не волнуйтесь, Сорокин… Не волнуйтесь… Скажите, что вас заставляет вновь сесть на истребитель?
– Хочу мстить врагу… за Сафонова, за боевых друзей, за свои раны…
– Вот что, товарищ Сорокин… Придётся вам пройти комиссию. Если врачи не обнаружат никаких физических недостатков, кроме неполноценных ног, – разрешим вам летать. Вопросы есть?
– Всё ясно, товарищ адмирал Флота…
Через несколько минут я уже ехал в машине Наркомата к Центральному госпиталю, в Сокольники. Пакет с направлением отдал дежурному врачу. Он разорвал конверт, и я увидел под направлением подпись Народного Комиссара.
Только что я был почти уверен в благополучном исходе медицинского обследования, и вдруг страх и сомнения снова овладели мной. Гнал их прочь, но они не уходили.
Две недели я пробыл в госпитале, с волнением и тревогой ожидая решения комиссии.
Вот оно: «В порядке индивидуальной оценки Сорокин З. А., старший лейтенант, признан годным к лётной работе на всех типах самолётов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления, и к парашютным прыжкам на воду».
Седьмая звезда на фюзеляже
Я стою на перроне Ярославского вокзала. Поезд на Мурманск отходит через пять минут, а мне всё ещё не верится в своё счастье. Наконец-то я назначен в родной Сафоновский полк. Приказ о назначении в моём кармане. Я действительно еду на Север, еду воевать…
Мурманск встретил меня пронизывающим холодом. Мороз достигал сорока градусов. На ветру слипались веки. Трудно было дышать. Я же не замечал этого. Всё мне здесь было по душе.
В штабе авиаполка имени дважды Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова встретился с капитаном Петром Сгибневым.
– Будем воевать вместе, – приветливо сказал мне командир полка. – Вас в какую эскадрилью назначили?
– В первую, – ответил за меня начальник штаба.
– Вот и хорошо. Среди друзей вам будет легче. Пока изучайте материальную часть, а потом и летать начнёте.
На командном пункте эскадрильи меня окружили лётчики, техники, мотористы. Командир эскадрильи капитан Алагуров сердечно поздравил с выздоровлением. Со всех сторон сыпались вопросы:
– Погостить приехал?
– На штабную?
– На побывку?
– Приехал, друзья, не как гость, а как лётчик, – ответил я.
– А как же твои ноги?
– Ноги?.. Стометровку бегать не могу, а летать буду стараться…
– Мы все тебе поможем, Захар. Ты должен летать!
Не сразу удалось подчинить своей воле крылатую машину. Теперь на педали нажимали не собственные ноги, а протезы. Трудно, почти невозможно было рассчитать давление на тормозную педаль, а каждый нажим отдавался тупой болью во всём теле.