Поединок. Выпуск 14
Шрифт:
В театр Лемке приехал за полчаса до начала. Дядюшки не было. Он прошел в зал, сел на указанное в билете место. Соседнее кресло было пустым. Давали «Скрипача на крыше» по рассказу Шолом-Алейхема «Тевье-молочник». Как ни был взволнован Лемке предстоящей встречей, саркастической улыбки сдержать не смог: старый юдофоб Рудольф фон Лемке собирается сопереживать судьбе еврейской семьи, слушать еврейские песни — и все это на фоне русских событий 1905 года!.. Вероятно, выбор его объяснялся тем, что этот мюзикл впервые был поставлен за океаном и, стало быть, имел лейбл «Made in USA».
После войны Лемке виделся с ним еще
Еще через сто лет, а именно 14 апреля 1945 года, британские бомбардировщики разнесли в прах центральную часть города.
А накануне в X. осколком фугасной бомбы был убит Пауль...
Дядюшка Руди не появился и в антракте, хотя Лемке не спускал глаз с фланирующих в фоне федеративных немцев. На второй акт он не остался; злой, не перегоревший злостью, пришел домой. Может, следовало дождаться конца спектакля, может, дядюшка помышлял перехватить Петера на выходе? Утренняя почта рассеяла его сомнения. Официальное письмо со штемпелем ФРГ извещало его о том, что Рудольф фон Лемке скончался от апоплексического удара. Лемке сравнил даты. Получалось, дядюшка испустил дух в тот самый день, когда бывший юнгфольковец передавал от него привет.
Единственный человек в семье, который еще понимал его, была Моника. Но и с ней отношения испортились из-за ее участившихся поздних возвращений. Лемке долго терпел, терпеливо выслушивал оправдания (занималась у подружки, была на вечере с ветеранами труда, собирали макулатуру), но в конце концов закатил скандал. Девчонка надулась, замкнулась в себе, демонстративно молчала и не поднимала глаз, пока он не покидал гостиную. Так они и существовали — всяк по себе, упакованные в одиночество, как в целлофан.
Надя тронула его за руку.
— Простите? — встрепенулся Лемке.
— Я спросила, нет ли у вас фотокарточки ваших деток.
— О, конечно! — Он вытащил бумажник и достал фотографию: Петер в матросском костюмчике за руку с Моникой, одетой в шотландскую юбочку и белый передник, с большим бантом на голове. — Такими они нравятся мне больше, чем теперешние, —
— Какие хорошенькие! — залюбовалась Надя. И, чтоб сподручнее было любоваться, включила настольный свет. — Прямо ангелочки!.. Они на кого больше походят? На папу или на маму?
— На папу, — сказал Лемке, хотя дети больше походили на Ингеборг.
Из горницы послышался голос Устина Васильевича:
— Пашк...
Лемке нерешительно поднялся из-за стола.
— Не говорите ему, что вы не Паша, ладно? — попросила Надя.
Лемке помял горло и пошел в горницу. Едва он шагнул за перегородку, как старик вцепился в его руку, принуждая сесть.
— Теперь помру, — радостно объявил он. — Теперь хорошо. Мне ведь чего надо-то было? Только взглянуть на тебя разочек. И вот как хорошо вышло, как ты подгадал...
Казалось, он снова забылся, и Лемке стал осторожно высвобождать руку. Старик, однако, не отпускал.
— Где же ты так долго пропадал, сынок? — прошептал он с закрытыми глазами. — Я тогда, как нас с тобой миной накрыло... как в себя пришел, все поле... исползал, каждый бугорочек ощупал, все тебя искал... — Лемке сглотнул комок в горле. — Ну, ступай, устал ты небось со мной...
Оставив старика и тихонько притворив дверь, Лемке сказал, что, пожалуй, стоит позвать врача.
— Был врач, — сказала Надя, — утром был. Велел больше не беспокоить, ни к чему.
И только теперь спросила, как умер Павел.
— Он хорошо умер, — подумав, ответил Лемке. — Легко.
Тогда, в госпитале, и после, в окопчике, в обнимку с опостылевшей трубой фаустпатрона, и еще позже, в кратковременном плену у негра-капрала, он десятки раз реконструировал последние минуты Пауля. Ликвидировать его должен был он сам, собственноручно. Считалось, что ненависть к жертве, порожденная ее умерщвлением, избавляет от возможных симпатий к ней. Но Хельмут уже знал наверное, что не станет стрелять в Пауля. Это было все равно что стрелять в себя.
В развалинах замка, за южным крылом здания школы, он обнаружил брошенный подвальный колодец. Внутри него была глубокая ниша, забранная железной дверью. Однажды Хельмут сумел ее отворить. Это было неплохое место, чтобы отсидеться до прихода американцев. Он заблаговременно запасся водой и консервами, но воспользоваться убежищем не пришлось. Когда взвыл ревун алярма, Пауль выбежал первым, и почти сразу раздался взрыв, опрокинувший его на груду щебня. «Не ходи к нашим... засыплешься в два... счета...» — с трудом шевеля окровавленными губами, проговорил он. И Хельмуту почудилась усмешка в угасающих глазах русского. За то время, что они провели бок о бок, неразлучно, как сиамские близнецы, Хельмут уверился, что знает о Пауле все или почти все, но даже теперь, спустя многие годы, он остро помнил свое смятение перед усмехающимся ликом смерти обернувшейся непостижимостью чужой жизни.
— Он умер достойно, — тихо произнес Лемке. — Он был... как правильно? Несломленный! Понимаете? Меня готовили для заброски к вам. Пауль должен был передать мне все сведения о себе, о своей жизни, об окружающих словом, все. Но он приготовил провал. Он что-то скрыл. Очень главное!
Лемке поднял глаза и увидел, как по ее лицу бегут слезы. Это его потрясло, он никогда не видел, чтобы плакали с таким покойным, просветленным лицом.
— Про Пашу говорили, что он талант, — сказала Надя.