Поединок. Выпуск 8
Шрифт:
— Переноси огонь на левый фланг! Видишь, танки там все нажимают? Помочь надо. А эти, черт с ними, пускай улепетывают!
— Что же Корякин не поддерживает Бурова? — Глазков, обернувшись, разом все оценил, осекся на полуслове. — Беда, что ли, а?..
— Остаешься за меня! — приказал Кузнецов. — Я туда, на гребень. Бей, бей по танкам, молоти. Нельзя их пускать на высоту. Слышишь, Василий, нельзя! Не жалей снарядов!
— Есть! Все выполним как надо.
— Ну, я туда, к Корякину. Скоро вернусь.
— Осторожнее, командир! — Голос Глазкова догнал Кузнецова, когда он уже выбрался из лощины.
До корякинского орудия было метров сто. Запыхавшись, продирался Кузнецов через кустарник, забрав чуть ниже гребня с другой, тихой стороны.
И вдруг на самом гребне он увидел орудие Корякина. Контурно, резко обозначалось оно на фоне серого неба, ствол слегка задран, словно артиллеристы намеревались ударить по дальней цели. Но оно мертво молчало, и танки уже не били по нему, не встречая его огня, считая, что с ним покончено, — они били теперь по буровским окопам, по высоте и по его, Кузнецова, орудию, вступившему с ними в схватку.
Жарко дыша, Кузнецов рванулся вверх, взбежал на площадку. Не ждал такой беды, хоть и предчувствовал ее: весь корякинский расчет погиб. Неподалеку от орудия чернели две большие воронки, захватывая одна другую снаряды легли рядом, внахлест, — и никому из артиллеристов не суждено было миновать этих страшных взрывов, града раскаленных осколков, густым веером брызнувших на позицию. Там и тут лежали разбросанные взрывом тела бойцов, он склонялся над ними в надежде, что кто-нибудь еще остался в живых, но все было тщетно. Тогда он, ошеломленный, оглушенный этим безысходным горем, поднялся во весь рост и, не слыша свиста проносившихся рядом пуль, воспаленно жарких ударов сердца, посмотрел вниз.
На склоне, почти перед самыми буровскими окопами, грохотало все, стреляло и рвалось — там кипел бой. Кузнецов хорошо видел танки — те же пять, которые посчитал прежде, — они настойчиво лезли на крутизну, били на ходу из пушек, выплевывая из стволов пламя при выстрелах. «Сомнут, подумал он, стискивая кулаки, — сомнут, паразиты, Бурова. Не удержится...» Его орудие стреляло со стороны, перенеся огонь сюда, в гущу боя, но он понимал, что Глазкову теперь нелегко накрывать цель: эти танки были далеко от него и, будучи почти не видны, вели по нему огонь.
«Что же я? Зачем сюда бежал? Чем мог помочь? — плеснулась горькая мысль. — Но разве можно было... Кто же знал... Выходит, зря...» Сознавая досадную свою беспомощность, он схватился за автомат, но тут же обругал себя и усмехнулся: «Что им тут сделаешь? Игрушка ведь, не орудие...» И вдруг, словно кто-то подтолкнул его, бросился к слегка накренившемуся корякинскому орудию, ни на что не надеясь, ни на какое чудо: «Да нет же, не может уцелеть, два взрыва рядом, не может быть...»
Но орудие, к великому его удивлению, оказалось цело. Действительно чудо! Он наспех осмотрел все, проверил. Нет, ничто не мешало вращению по углу и азимуту. Ящики со снарядами, вскрытые, лежали справа чуть поодаль, и потому, наверное, взрывами их не задело. Вот только как быть с креном? Эх, если бы кто был рядом! Он попытался нажать плечом на слегка скособочившееся орудие, оно не поддавалось, и он пожалел, что нет сейчас с ним Глазкова, его силача Глазкова, тот мигом бы привел все в порядок.
Кузнецов отшвырнул автомат, сбросил шлем и что есть мочи нажал на орудие спиной. Кровь хлынула в голову, застучало в висках, в глазах потемнело от напряжения. Понимая, что одному не управиться, все же продолжал нажимать, упираясь дрожащими ногами в рыхлую землю. Заломило невыносимо плечи, сапоги сползали, не находя твердой опоры. Повизгивая, мельтешили слепые пули, звонко ударялись о щит. И вдруг, уже почти отказавшись от безнадежной затеи, он почувствовал, что орудие слегка подалось, пошло. Вот оно замерло в верхней точке, и он, ликуя, навалился на него, собрав оставшиеся силы. Наверное, в обычной, будничной обстановке ему не справиться бы с такой задачей.
Орудие осело на свое прежнее место, и Кузнецов припал к земле, пережидая, когда схлынет это нечеловеческое напряжение, и чуть не плача от радости. Он не думал, как станет стрелять один, — такое и в голову не приходило, пока добирался сюда и потом боролся с орудием. Но сейчас такой вопрос встал перед ним в прямой своей неизбежности, и он ответил себе на него без малейшего колебания. Иначе все, что сделано, теряло всяческий смысл. Пускай удастся сделать всего лишь несколько выстрелов, этим будет уже все оправдано, и он непременно сделает их, если не успеют убить. Придавало уверенности и то, что еще до форсирования Сиваша, до штурма Севастополя он был наводчиком на «сорокапятке» и потом, позже, командуя уже 76-миллиметровым орудием, не раз занимал в боях место наводчика. А как поднести снаряд, зарядить орудие, произвести прицельный выстрел — все было знакомо до последней мелочи.
Кузнецов, приходя в себя, поднялся с трудом, припал к панораме. Все было так, как и несколько минут назад: прямо перед окопами Бурова кипел бой. Тогда он волоком подтащил ящик поближе, чтобы был под рукой, выхватил из него снаряд и зарядил орудие. Волнуясь, но не торопясь — по нему не стреляли сейчас, — поймал в перекрестие ближний к себе танк и, на мгновение замерев, скомандовал себе: «Огонь!»
Грянул оглушительно выстрел, орудие рванулось назад, и снаряд с пронзительным визгом ушел вниз. Танковую броню обдало огненными брызгами, машину даже чуть развернуло от удара. «Срикошетил!» — обожгла досадная мысль, и он, торопясь, уже почти автоматически перезарядил орудие и опять скомандовал себе: «Огонь!»
На этот раз снаряд угодил в борт развернутому танку, и пламя над ним взметнулось вверх, заклубилось вперемешку с черной, смрадной гарью.
«Вот так, — одобрительно сказал себе Кузнецов, досылая новый снаряд и чувствуя еще больший прилив уверенности. — Идите, идите, субчики, снарядов на всех хватит, тут после Корякина много осталось... — Ему стало вдруг не по себе, холодком обдало горячую, парную спину: — Ведь вот они, корякинские ребята и сам Корякин, каких-нибудь полчаса вели огонь из этого орудия. Полчаса назад... и вот их нет, ни одного... — Он знал их всех и сейчас, даже убитых, видел живыми, и рукоятки маховиков показались ему еще теплыми, сохранившими живую теплоту их рук. — Вот так! — повторил он, стиснув зубы и выбирая новую цель. — Идите, подходите поближе...»
По нему, заметив, ударила самоходка, ревущая рядом с подбитым танком, и в выстреле ее он вроде бы различил какое-то недоумение: дескать, как же так, орудие ведь не стреляло и не должно стрелять, разбито оно?
«Должно! Не разбито! — Кузнецов засмеялся ликующе и нервно. Но это был внутренний смех, лицо же его, мокрое от пота и напряжения, оставалось сосредоточенным и строгим. — Сейчас, сейчас я тебе врежу, получишь свое, сволочь! Не уйдешь! — Он злился на эту самоходку, уловив ее выстрел, довольно точный для первого раза: снаряд разорвался совсем близко от орудия, даже землей обдало. Злился и чувствовал, что вторым снарядом она накроет его, если он не успеет опередить. А если не успеет, то придет конец и Бурову. И высоте конец. Выцелил тщательно, быстро и опять подал себе команду: «Огонь!»