Поэт и Лампа

Головко Александр

Суровые годы войн и романтичную эпоху пятилеток и строительство БАМа, гидроэлектростанций и освоения Целины, поэтов и композиторов, воспевающих такую любовь, выпестовали особое поколение советских людей… Теперь пропала романтика, а без неё, без песен у костра, прогулок у речки, тисканий и вздохов при Луне, страданий и надежд, может ли возникнуть настоящее

чувство?»

В ответ на такую тираду поэтической души вы, возможно, усмехнётесь: «Лирика».

Да, но без неё, как и без любви, человечество просто исчезнет…

Но вернёмся к нашим героям. Поэт и Муза Ламповна, как в шутку окрестил он свою подругу, долго не выходили из дома, забывая порой о еде, растворяясь в страсти. Им теперь было всё равно, что творится в целом мире.

Чувство, что накрыло их, было похоже на сказку, ожившую среди россыпи мерцающих звёзд и галактик. Словно в огромном гамаке, подвязанном одним концом к Полярной звезде, а другим - к какой-нибудь Альфе Центавре, они раскачивались от неудержимой страсти, поднимающей их стремительно вверх и опускающей вниз…

Для уже немолодого Поэта такой всплеск эмоций оказался настоящим испытанием, но у него словно открылось второе дыхание. Да и страсти такой он не испытывал никогда…

Муза, само совершенство, манила красотой и непосредственностью. На вид ей - лет двадцать, лицо с правильными чертами, волосы отливали рыжей медью с серебром. Были они прямыми, ниспадающими свободно и, как ни странно, жёсткими на ощупь, словно тонкие электрические проволочки. Кожа светилась золотистым оттенком, и вся она сияла светом изнутри, как и её глаза - две вольтовы дуги.

В перерывах между занятием любовью, они часами говорили обо всём, а интересы у них совпадали настолько, что и предмета спора почти не возникало. Поэт мог только мечтать о подобной любви. За прошедшие «всё лучшие годы», эти мечты заметно подтаяли, потускнели. И вот теперь забрезжил свет оттуда, откуда он никак не ожидал, можно сказать, в прямом смысле – из Лампы…

Глава 3.

У

Поэта была с детства тренированная память, он помнил бесчисленное множество дат, исторических и окололитературных событий, имён, стихов. Много знал стихотворений Пушкина, включая поэму «Евгений Онегин», произведения поэтов Серебряного века и современников. В его голове счастливо совмещались авторские стихи и песни с десятками шлягеров молодости.

Муза была другого склада, но она знала порой такое, что не изучают даже в вузах, зато не смогла бы ответить – откуда это. Словно оно пришло само собой. Она разбиралась в различных искусствах, могла играть на разных инструментах, владела несколькими иностранными языками, свободно декламируя в подлиннике отрывки из великих поэтов, российских классиков.

Очень сочно и красиво она говорила обо всём, так что Поэт переставал слышать смысл произносимого, отрешённо наслаждаясь её физической красотой, мелодичным грудным голосом. Просто смотрел на неё, и не верил, что случившееся с ним - не наваждение. В эти минуты завидовал себе самому, своему везению: наконец-то Всевышний внял его мольбам, значит он действительно что-то стоит!

Муза в такие моменты, замечая, что Поэт впадает в прострацию, замолкала, целовала его нежно в лоб, как ребёнка, отстранялась, взглядывала в глаза и восклицала: «Я так не играю! С кем это я сейчас говорила, милый?»

Он тряс головой, сбрасывая оцепенение, широко и несколько виновато улыбался, сгребал её большущими ладонями, легко сажал на колени, целуя. Она слабо сопротивлялась, это переходило в бурный интим, заканчиваясь отдыхом и новыми разговорами.

Муза варила кофе или заваривала чай, делала бутерброды с маслом и колбаской, жарила омлет. Они неспешно ели, порой не различая, что сейчас творится на улице: вечер или утро.

Так продолжалось около месяца. Друзья безуспешно пытались дозвониться по проводному телефону, он отключил и сотовый.

Конец ознакомительного фрагмента.