Поэт и Русалка
Шрифт:
Вместо прилежных оркестрантов на хорах приплясывала, бесновалась, гримасничала и прыгала дюжина непонятных мохнатых существ величиной с некрупную собаку — они стучали корявыми сучьями по желтым человеческим черепам, дули в пустотелые кости, а две из них, старательно водя замшелыми палками по закоченевшим дохлым кошкам, представляла собой гнусную пародию на скрипачей. Удивительным образом в результате их усилий получалась та же приятная музыка, которую Пушкин слышал и до того, как догадался посмотреть через кольцо.
Но главное — люди, люди! Какие там люди…
От всего этого веяло даже не страхом — унынием, бессмысленностью, пустотой, мнимостью…
— Что с вами? — тихонько спросил барон. — У вас такой вид, будто привидение узрели…
— В самую точку, Алоизиус, — кривя губы, сказал Пушкин.
Не раздумывая долго, отнял кольцо от глаза и протянул его барону. Ничего не пришлось говорить — Алоизиус, видимо моментально сообразил, что к чему, и точно так же приложил перстень к глазу. Зато Пушкин теперь видел все прежним: затейливые канделябры с мириадами свечек, богатые разнообразные одежды, сияние драгоценностей, очаровательных замаскированных дам с белоснежными плечами и грациозными руками, осанистых кавалеров…
— Вот это влипли, — прошептал барон. — Ну и сборище… Ей-же-ей, а одна вроде бы совершенно настоящая… Эт-то как прикажете понимать?
Пушкин буквально выхватил у него кольцо, приложил к правому глазу, старательно зажмурив левый. В самом деле, в их сторону, непринужденно продвигаясь среди скопища скелетов в отрепьях и соломенных чучел, двигалась особа, несомненно принадлежавшая к миру живых — девушка в коротком древнегреческом хитоне, схваченном на плечах золотыми булавками, оставлявшим обнаженными стройные ноги и безукоризненной формы руки. В черной полумаске, конечно, — но Пушкин моментально узнал стать, походку, фигуру, знакомо уложенные золотистые локоны.
На шее у нее сверкало затейливое ожерелье с доброй парой дюжин красных камней (огоньки свечей отражались в них множеством острых лучиков).
— Это она, — сказал он с нескрываемой радостью. — Значит — она настоящая, живая… Но что же теперь делать?
— Притворяться, будто ничего не произошло, — сказал барон, возвращая ему перстень. — Они пока вроде бы не собираются на нас набрасываться. Авось и обойдется, вдруг это не в нашу честь затеяно, а просто у них тут свой шабаш… Хватайте
Рядом с ними остановилась парочка, беззаботно щебетавшая что-то по-итальянски, — если смотреть простым глазом, обыкновенные, несомненные влюбленные, но Пушкин с бароном уже знали, кто это на самом деле, и приложили величайшие усилия, чтобы, сохраняя хладнокровие, не шарахнуться в сторону…
Катарина — слава богу, настоящая! — остановилась перед ним, лукаво посверкивая огромными синими глазами в прорезях маски. В своем откровенном наряде, превосходившем по смелости все границы приличий, она была еще более обворожительна.
Не стоило терять времени, и Пушкин, склонившись к ее уху, спросил:
— Ты знаешь, как все это выглядит на самом деле? И замок, и мнимые весельчаки? Это же скопище костяков…
— Вот именно, — ответила она так же тихо. — Не подавайте виду, что знаете, — и все обойдется…
— Нужно немедленно отсюда скрыться…
— Не сразу. Не получится… Нам нужно поговорить, тут поблизости есть уединенные комнаты… Или ты и меня принимаешь за скелет из склепа?
— Нет, — сказал Пушкин облегченно. — Хоть в тебе-то я уверен…
— Пойдем, у нас мало времени… — Она взяла Пушкина под руку и повела в боковой переход.
Барон старательно топал рядом, крутя в руках трость так, чтобы при надобности моментально выхватить клинок. Они свернули в следующий коридор, столь же ярко освещенный, но совершенно пустой, остановились перед резной дверью, и Катарина обернулась к барону:
— Сударь, нам необходимо поговорить с вашим спутником наедине…
Барон, глядя на нее с некоторым сомнением, почесал в затылке свободной рукой:
— Вообще-то не хотелось бы оставлять друга…
— Подождите здесь, Алоизиус, — сказал Пушкин решительно. — Я постараюсь управиться побыстрее…
Судя по всему, барону очень хотелось настоять на своем, но он все же сдержался и остался стоять у двери в позе бдительного часового. Катарина вошла в комнату первой. Пушкин последовал за ней.
Если смотреть простым глазом, обширная комната выглядела мило и буднично: лепнина на потолке, обитые синими с золотыми узорами обоями высокие стены, из мебели — только низкое широкое ложе посередине.
Он не успел снять кольцо и вновь использовать его в качестве волшебного монокля — Катарина прошла к ложу, обернулась к нему, сбросила полумаску и улыбнулась дразняще, чарующе, а потом подняла руки к плечам, вмиг расстегнула булавки, и легкая ткань бесшумно соскользнула на пол, вроде бы застеленный пушистыми коврами с персидским узором. У Пушкина перехватило дыхание — обнаженная красавица, стоявшая перед ним, уронив руки, была настоящим совершенством, немыслимой прелестью. Не сводя с него лукавого взгляда, она сделала шаг назад, опустилась на ложе в грациозной, лишенной и тени вульгарности позе, способной вдохновить любого великого живописца, протянула руку: