Поэт, или Охота на призрака

Коннелли Майкл

– Почему? – удивился я. – Это же твое дело, ты его ведешь.

– Да, это дело поручено мне, но я не стану сотрудничать ни с тобой, ни с кем-либо другим, кто захочет о нем писать. Некоторые моменты общего характера я уже сообщил нашей пресс-службе. С ними ты можешь ознакомиться. Что же касается подробностей… извини, но их не будет.

Шон отвернулся и уставился куда-то вглубь кафетерия, в котором мы беседовали. Эта его привычка не смотреть мне в лицо, когда между нами возникали разногласия, неизменно действовала на нервы. Когда мы были мальчишками,

я бросался на Шона, стоило только ему отвернуться, и принимался дубасить. К сожалению, теперь я не мог поступать, как прежде, хотя порой – не скрою – мне очень этого хотелось.

– Но, Шон, у меня могла бы получиться отличная статья. Ты должен…

– Я ничего никому не должен, и мне плевать, какая из этого может выйти статья. Я знаю только одно: это очень скверное дело, Джек. Ясно? Оно никак не выходит у меня из головы, и я не собираюсь помогать твоей газете увеличивать тиражи…

– Ну, что же ты замолчал? Шон, мне наплевать на тиражи! Да и на саму газету тоже начхать! Но я ведь журналист, черт побери! И не могу упустить такую тему! Ты же отлично понимаешь, насколько это для меня важно! Ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу!

В конце концов Шон повернулся ко мне.

– Что же, а теперь ты знаешь, что думаю по поводу этого расследования я сам, – медленно проговорил он.

Некоторое время я молчал, потом вытащил «Кэмел». Тогда я курил мало – не больше половины пачки в день – и вполне мог обойтись без той конкретной сигареты, однако знал, как моя привычка раздражает Шона. Я всегда закуривал, когда мне нужно было воздействовать на него.

– Это зал для некурящих, Джек.

– Тогда позови управляющего. В этом случае ты арестуешь хоть кого-нибудь.

– Почему ты всегда начинаешь брызгать ядом, когда не можешь добиться того, чего тебе хочется?

– А ты? Ты же не можешь довести до конца это дело, верно? Вот где на самом деле собака зарыта! Ты просто не желаешь, чтобы я копался в твоем грязном белье и писал о твоих промахах и неудачах. Ты поднял лапки кверху, дружок.

– Не пытайся ударить меня ниже пояса, Джек. Ты же знаешь, это никогда не срабатывало.

Он был прав. Никогда.

– Тогда в чем дело? Может быть, ты хочешь сохранить эту маленькую историю-страшилку для себя лично? Что, я угадал?

– Ну что же, – ответил Шон. – Можно и так сказать.

Сидя в полицейской машине с Векслером и Сент-Луисом, я скрестил руки на груди. Это было удобно, да и ощущал я себя несколько увереннее, словно такая поза помогала мне успокоиться и собраться с мыслями. Чем больше я думал о смерти брата, тем меньше смысла видел во всем происшедшем. Мне, правда, было известно, насколько дело Терезы Лофтон тяготило его, однако я ни в коем случае не допускал, что оно в состоянии заставить Шона лишить себя жизни. Не такой это был человек.

– Он застрелился из своего пистолета?

Векслер бросил на меня быстрый взгляд в зеркале заднего вида.

«Изучает, – подумалось мне. – Интересно,

знает ли он о нашей с Шоном размолвке?»

– Да.

Меня словно бы под дых ударили. Я не понимал, как это могло произойти. Ну не мог Шон так поступить, не мог, и все тут – уж я бы заметил признаки надвигающейся катастрофы, хотя в последнее время мы встречались довольно редко. При чем тут дело Лофтон?! Что бы там ни утверждали Векслер с Сент-Луисом, ситуация представлялась мне невероятной, просто невообразимой.

– Только не Шон, – сказал я вслух.

Сент-Луис повернулся, чтобы посмотреть на меня.

– В смысле?

– Шон не мог так поступить, и точка.

– Послушай, Джек, он…

– Он не мог устать от той дряни, которая, если воспользоваться твоими словами, стекает в городскую канализацию. Он любил свою работу, спросите хоть Рили, хоть кого угодно… Ты же сам хорошо знал Шона, Векс, и не можешь не понимать, что все эти разговоры – дерьмо собачье! Он любил охоту – так Шон называл то, чем ему приходилось заниматься, – и не променял бы свою работу ни на какую другую. Если бы Шон захотел, он уже мог бы, наверное, стать заместителем начальника управления, но он не захотел, а остался в отделе ППЛ. Шону нравилось расследовать убийства!

Векслер не ответил. Мы уже въехали в Боулдер и двигались по Бейслайн, направляясь к гидростанции. Никто не произнес больше ни слова, и я чувствовал себя так, словно проваливался в ватную тишину салона. Потрясение от того, что я узнал – от того, что Шон, по словам детективов, учинил над собой, – было очень сильным, оно обрушилось на меня всей своей тяжестью, и мне казалось, что я стал таким же грязным и холодным, как снег на обочине шоссе.

– А как насчет предсмертной записки? – осведомился я наконец. – Что-нибудь нашли?

– Записка была. Мы, во всяком случае, думаем, что это была именно записка.

Я заметил, как Сент-Луис метнул на напарника быстрый взгляд, словно предупреждая его: не стоит болтать лишнего.

– Что?! Что Шон написал?

Последовало молчание, которое показалось мне бесконечным. Наконец Векслер решил проигнорировать предостережение Луиса.

– «Вне границ, – сказал он, – и вне времен».

– «Вне границ и вне времен»? – повторил я. – И это все?

– Да, Джек, именно так: это было все, что написал перед смертью Шон.

Улыбка на лице Рили продержалась, быть может, секунды три. Затем в одно мгновение ее сменило выражение беспомощного ужаса, какое можно увидеть только на картинах Мунка. Все-таки человеческий мозг может дать сто очков вперед любому компьютеру – трех секунд наблюдения за нами оказалось вполне достаточно, чтобы Рили поняла: ее муж больше никогда не вернется домой. Никакой IBM это не по плечу.

Губы Рили приоткрылись, и на лице образовался жуткий черный провал, из которого вырвался сдавленный, нечленораздельный звук. Затем она выдохнула неизбежное в таких случаях, но абсолютно бесполезное: «Нет!»