Поэт Сьерра-Флета

Гарт Фрэнсис Брет

— Принесите воды! Бегите за доктором. Стойте! Убирайтесь прочь, все, все убирайтесь!

Она развязала пестрый галстук, расстегнула воротник рубашки. И вдруг разразилась истерическим хохотом.

— Мануэла!

К ней подбежала ее горничная-метиска.

— Помоги перенести его ко мне в уборную, скорей, в потом стань за дверью и никого не пускай. Если станут

спрашивать, скажи, что он ушел. Слышишь? Он ушел!

Старуха сделала, как ей сказали. Через несколько минут публика разошлась. И еще до наступления утра из города скрылись Любимица Калифорнии, Мануэла, а с ними и поэт Сьерра-Флета.

Увы! С ними исчезла и добрая слава Любимицы Калифорнии. Только немногие из ее поклонников, притом сами далеко не пользовавшиеся безупречной репутацией, верили в то, что честь их любимой актрисы осталась незапятнанной; само собой разумеется, сделала глупость, но все это еще разъяснится. Большинство же, отдавая должное ее бесспорной смелости и отваге, сожалело, что все это потрачено впустую, на человека, не достойного ее внимания. Сделать своим избранником смешного, презренного бродягу, который даже за себя постоять не может, значило оскорбить весь поселок, не говоря уже о том, что это свидетельство глубокой развращенности натуры.

Полковник Старботтл лишний раз убедился, что имя женщины — ничтожество. Ему было известно много подобных случаев: он прекрасно помнил, сэр, как одна из самых богатых наследниц в Филадельфии, прелестная женщина, сэр, убей меня бог, бросила одного южанина, члена конгресса, и бежала с каким-то негром, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Полковник давно заметил, что у этого мерзавца есть что-то на уме. Он, конечно, не смеет осуждать эту даму, сэр, однако он заметил... И тут полковник начинал говорить намеками, настолько загадочно и невразумительно, что слушатели не могли понять, в чем дело.

Через несколько дней после исчезновения мистера Чеббока странные слухи дошли до Сьерра-Флета, а Бостон, который с тех пор, как его замысловатая шутка потерпела фиаско, впал в уныние, обычно свойственное великим юмористам, вдруг обнаружил, что его присутствие

необходимо в Сан-Франциско. Однако пока что среди обитателей Сьерра-Флета бродили самые смутные догадки и ничего не было известно наверное.

В один ясный вечер редактор «Вестника Сьерры», подняв глаза от наборной кассы, увидел стоящего на пороге мистера Моргана Мак-Коркла. Лицо достойного джентльмена выражало такое расстройство, что сразу же привлекло к себе сочувственное внимание редактора. Держа в руках распечатанное письмо, Мак-Коркл вышел на середину комнаты.

— Я всегда был известен как человек порядочный, — начал Мак-Коркл, запинаясь, — и потому мне хотелось бы, господин редактор, поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.

Господин редактор попросил его продолжать.

— Вы, может, не забыли, что около месяца назад я приводил сюда одного... ну, скажем, молодого человека, которого звали... ну, скажем, Мильтон, Мильтон Чеббок?

Господин редактор прекрасно это помнил.

— Это самое лицо я знал больше четырех лет; два года мы вместе работали на приисках. Не то чтоб я все время с ним виделся — он очень робел и прятался от всех и вообще был со странностями, как оно и полагается прирожденному поэту, так мне думалось. Вы, может, помните, ведь это я сказал, что он прирожденный поэт?

Редактор это помнил.

— Я его подобрал в Сент-Джо, лицо его мне понравилось, да и к тому же мне почему-то взбрело в башку, что он, верно, сбежал из дому, а я и сам человек семейный, у меня свои дети есть, а кроме того, мне показалось, что он ни дать ни взять прирожденный поэт.

— Ну? — сказал редактор.

— Я уже говорил, что теперь мне хотелось бы поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.

— Какое опровержение? — спросил редактор.

— Я сказал, если вы помните мои слова, что он прирожденный поэт.

— Да.

— Так вот, из этого письма видно, что я ошибся.

— Ну?

— Он оказался женщиной!