Поэтика Ф. М. Достоевского: опыт интерпретации
Шрифт:
– Сама нанимала, сама и знай; а моя чужая.
– Да будешь ли ты когда говорить! – закричал Ордынов вне себя от припадка какой-то болезненной раздражительности.
– А моя что сделала? Виновата твоя, – твоя жильцов пугала. Внизу гробовщик жил: он глух, а все слышал, и баба его глухая, и та слышала. А на другом дворе, хоть и далеко, а тоже слышала – вот. Я к надзирателю пойду.
– Я сам туда же пойду, – отвечал Ордынов и пошел к воротам.
– А хоть как хошь; сама нанимала… Барин, барин, постой!
Ордынов оглянулся; дворник из учтивости тронул за шапку.
– Ну!
– Коль
– Что ж?
– Лучше съезжай.
– Ты глуп, – проговорил Ордынов и опять пошел было прочь.
– Барин, барин, постой! – Дворник опять тронул за шапку и оскалил зубы.
– Слушай, барин: ты сердце держи; за что бедного гнать? Бедного гонять – грех. Бог не велит – слышь?
– Слушай же и ты: вот возьми это. Ну, кто ж он таков?
– Кто таков?
– Да.
– Я и без денег скажу.
Тут дворник взял метлу, махнул раз-два, потом остановился, внимательно и важно посмотрев на Ордынова.
– Ты барин хороший. А не хошь жить с человеком хорошим, как хошь; моя вот как сказала.
Тут татарин посмотрел еще выразительнее и, как будто осердясь, опять принялся за метлу. Показав наконец вид, что кончил какое-то дело, он таинственно подошел к Ордынову и, сделав какой-то очень выразительный жест, произнес:
– Она вот что!
– Чего? Как?
– Ума нет.
– Что?
– Улетела. Да! улетела! – повторил он еще более таинственным тоном. Она больна. У него барка была, большая была, и другая была, и третья была, по Волге ходила, а я сам из Волги; еще завод была, да сгорела, и он без башка.
– Он помешанный?
– Ни!.. Ни! – отвечал с расстановкой татарин. – Не мешана. Он умный человек. Она все знает, книжка много читала, читала, читала, все читала и другим правда сказывала. Так, пришла кто: два рубля, три рубля, сорок рубля, а не хошь, как хошь; книжка посмотрит, увидит и всю правду скажет. А деньга на стол, тотчас на стол – без деньга ни!
Тут татарин, с излишком сердца входивший в интересы Мурина, даже засмеялся от радости.
– Что ж, он колдовал, гадал кому-нибудь?
– Гм… – промычал дворник, скоро кивнув головою, – она правду сказывала. Она бога молит, много молит. А то так, находит на него.
Тут татарин опять повторил свой выразительный жест.
В эту минуту кто-то кликнул дворника с другого двора, а вслед затем показался какой-то маленький, согбенный, седенький человек в тулупе. Он шел кряхтя, спотыкаясь, смотрел в землю и что-то нашептывал про себя. Можно было подумать, что он от старости выжил из ума.
– Хозяева, хозяева! – прошептал впопыхах дворник, наскоро кивнув годовою Ордынову, и, сорвав шапку, бросился бегом к старичку, которого лицо было как-то знакомо Ордынову; по крайней мере он где-то встретил его очень недавно. Сообразив, впрочем, что тут нет ничего удивительного, он пошел со двора. Дворник показался ему мошенником и наглецом первой руки. «Бездельник точно торговался со мной! – думал он, – бог знает что тут такое!»
Он уже произнес это на улице.
Мало-помалу его начали одолевать другие мысли. Впечатление было неприятное: день серый и холодный, порхал снег. Молодой человек чувствовал,
– Ярослав Ильич! – сказал Ордынов.
Перед ним стоял бодрый, краснощекий человек, с виду лет тридцати, невысокого роста, с серенькими маслеными глазками, с улыбочкой, одетый… как и всегда бывает одет Ярослав Ильич. и приятнейшим образом протягивал ему руку. Ордынов познакомился с Ярославом Ильичом тому назад ровно год совершенно случайным образом, почти на улице. Очень легкому знакомству способствовала, кроме случайности, необыкновенная наклонность Ярослава Ильича отыскивать всюду добрых, благородных людей, прежде всего образованных и по крайней мере талантом и красотою обращения достойных принадлежать высшему обществу. Хотя Ярослав Ильич имел чрезвычайно сладенький тенор, но даже в разговорах с искреннейшими друзьями в настрое его голоса проглядывало что-то необыкновенно светлое, могучее и повелительное, не терпящее никаких отлагательств, что было, может быть, следствием привычки.
– Каким образом? – вскрикнул Ярослав Ильич с выражением искреннейшей, восторженной радости.
– Я здесь живу.
– Давно ли? – продолжал Ярослав Ильич, подымая ноту все выше и выше. И я не знал этого! Но я с вами сосед! Я теперь уже в здешней части. Я уже месяц как воротился из Рязанской губернии. Поймал же вас, старинный и благороднейший друг! – И Ярослав Ильич рассмеялся добродушнейшим образом.
– Сергеев! – закричал он вдохновенно, – жди меня у Тарасова. да чтоб без меня не шевелили кулей. Да турни олсуфьевского дворника; скажи, чтоб тот же час явился в контору. Я приду через час….
Наскоро отдавая кому-то этот приказ, деликатный Ярослав Ильич взял Ордынова под руку и повел в ближайший трактир.
– Не успокоюсь без того, пока не перебросим двух слов наедине после такой долгой разлуки. Ну, что ваши занятия? – прибавил он, почти благоговейно к таинственно понизив голос. – Всегда в науках?
– Да, я попрежнему, – отвечал Ордынов, у которого мелькнула одна светлая мысль.
– Благородно, Василий Михайлович, благородно! – Тут Ярослав Ильич крепко пожал руку Ордынова. – Вы будете украшением нашего общества. Подай вам господь счастливого пути на вашем поприще… Боже! Как я рад, что вас встретил! Сколько раз я вспоминал об вас, сколько раз говорил: где-то он, наш добрый, великодушный, остроумный Василий Михайлович?
Они заняли особую комнату. Ярослав Ильич заказал закуску, велел подать водки и с чувством взглянул на Ордынова.
– Я много читал без вас, – начал он робким, немного вкрадчивым голосом. – Я прочел всего Пушкина…
Ордынов рассеянно посмотрел на него.
– Удивительно изображение человеческой страсти-с. Но прежде всего позвольте мне быть вам благодарным. Вы так много сделали для меня благородством внушений справедливого образа мыслей…
– Помилуйте!
– Нет, позвольте-с. Я всегда люблю воздать справедливость и горжусь, что по крайней мере хоть это чувство не замолкло во мне.