Поэтика. История литературы. Кино.
Шрифт:
Простейший и сильнейший метод стихотворной пародии — будет пародия интонационная или же мелодическая. Попробуем прочесть какое-либо стихотворение с интонациями, взятыми из другого речевого ряда, с интонациями, например, делового сдержанного разговора — и получится пародия. То же и с напевом. Мне случилось слышать, как стихотворение "Слава тебе, безысходная боль…" пели на мотив "Ехал на ярмарку ухарь купец…" [732] (кажется, эту пародию пустил Маяковский) [733] . Так как напев сросся со всеми «ассортиментами» "Ухаря" и был ими окрашен, пародия получалась грубая и резкая.
732
А. Ахматова. "Сероглазый король". "Ехал на ярмарку…" —
733
Свидетельство об этой пародии см. также: Л. Брик. Маяковский и чужие стихи. — «Знамя», 1940, № 3, стр. 171.
Но и перемена одних стилистических средств, при сохранении других, ведет, собственно говоря, к тем же явлениям, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
А последствия эти громадны.
Авторская речь, будучи нарушена, смещена, становится речью автора.
Обнажается условность системы — и вместо авторского речеведения появляется речевое поведение автора, вместо речевой позиции — речевая поза [734] . С автором происходит то же, что с героями драматической пародии романтиков; такова, например, пьеса Тика "Кот в сапогах".
734
Ср. любопытную характеристику приемов пародического творчества самого Тынянова: "Появление сборника стихов И. Ясинского (типичного эпигона 80-х годов) в 1919 г. было внелитературным курьезом. <…> Тынянов применил весьма простой и эффективный способ, вписав в ряд стихотворений иронические концовки, снижающие "высокий стиль" бытовыми темами и интонациями. Непрочные сооружения эпигона оказались взорванными, и на обломках возник образ разоблаченного автора, резко очерченный рукой блестящего памфлетиста" (Н. Харджиев. Тынянов-пародист. — "Russian Literature", 1974, № 6, стр. 59).
К принцессе прибыл свататься принц Натанаэль из далеких стран. Отец принцессы, король, спрашивает принца, где его страна. Принц отвечает, что очень далеко:
" — Великий король, если вы отсюда поедете, вам нужно спуститься по большой дороге, потом возьмите вправо, и так и поезжайте, все вправо, а когда доедете до горы — возьмите опять влево, и так вы доедете до озера, и поезжайте все к северу (если, конечно, будет ветер), и, таким образом, если все будет благополучно, то через полтора года можно добраться до моих владений".
(Речь обоих, и Натанаэля и короля, сугубо бытовая, и даже "берлинская".)
В результате расспросов король вполне удовлетворяется, но под конец спрашивает:
" — Да, еще один вопрос: скажите мне только — если вы так далеко живете, каким образом вы так бегло говорите на нашем языке?
Натанаэль. Тише!
Король. Что?
Натанаэль. Тише! Тише!
Король. Я вас не понимаю.
Натанаэль (шепотом). Молчите, пожалуйста, насчет этого, не то публика, которая там внизу, заметит в конце концов, что это в самом деле совершенно неестественно".
В пространство сцены Тик включил пространство театра, ввел в систему речи героя элементы, лежащие вне системы, элементы бытового несогласия с условиями и условностью речевых отношений в драме. И в результате вместо речеведения героя обнажилось речевое поведение актера.
Подобно тому как в театрально-драматической пародии вместо героя выступает актер — в стиховой пародии вместо авторского лица выступает авторская личность с бытовыми жестами.
Это приводит нас к любопытнейшему явлению пародической личности.
Пародия в истории литературы сказывается не только явлениями пародийных жанров, не только, так сказать, готовыми пародиями, но пародия является и процессом, пародийное отношение к литературной системе вызывает целый ряд аморфных, не окристаллизовавшихся литературных явлений (ср. раньше сказанное о переписке Пушкина и Вяземского). Эти явления прикрепляются к какой-либо литературной личности, нанизываются на нее, циклизуются вокруг нее. Число кристаллизованных пародий может быть вовсе не велико, но самая литературная личность становится пародической.
При этом живая личность литератора, живой литератор либо деформируется слегка, либо искажается до полного несходства, либо — в случаях, правда, редких — может и вовсе отсутствовать.
Такова, например, роль графа Хвостова и князя Шаликова в литературе начала XIX века (можно даже точнее ограничить эпоху: 20-е годы XIX века). Анализ их литературных личностей многое поможет нам уяснить в необыкновенных явлениях
735
Ср. отдельную запись на обороте первой страницы этого раздела: "Русская аристократия выдала литературе сардинского графа Хвостова и грузинского князя Шаликова, застрявших в 20-х годах представителей двух старых литературных систем" (ЦГАЛИ).
Потому что и Хвостов и Шаликов были не только пыляевскими чудаками и бурнашевскими чудодеями [736] . Совершенно невозможно понять знаменитость обоих, этот оглушающий литературный бум и блеф, окружающий оба литературных имени, если забыть, что оба были пародийными представителями литературных систем.
Граф Хвостов не совсем равен Графову, Свистову, Хлыстову, Ослову пародий и эпиграмм.
Кто хочет получить о Хвостове и Шаликове анекдотическую традицию, связавшуюся с этими именами и в большей своей части вымышленную, — может обратиться к Бурнашеву, известному вралю, автору рассеянных в разных журналах воспоминаний [737] , которые терпеливо скомпонованы из низкосортн[ого] и фантастическ[ого] [материала]. Не только потому, что в пародический облик Хвостова не входят, например, библиографические его труды; но главным образом потому, что этот живой конкретный Хвостов оказался великолепным оселком для создания особого пародического стиля — и даже под конец стал его жертвою, как иногда становились жертвою его пародисты.
736
Имеются в виду М. И. Пыляев и В. П. Бурнашев, авторы книг: "Замечательные чудаки и оригиналы" (1898) и "Наши чудодеи. Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода" (1875). См. прим. 35 {737}.
737
Основные из них, кроме "Наших чудодеев": Петербургский старожил В. Б. Мое знакомство с Воейковым в 1830 году и его пятничные литературные собрания. — "Русский вестник", 1871, № 9-11; В. Б. Из воспоминаний петербургского старожила. — «Заря», 1871, №. 4; В. П. Бурнашев. Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности. М., 1873; В. П. Бурнашев. Московский граф Хвостов — князь П. И. Шаликов. — "Биржевые ведомости", 1873, 2 ноября, № 281.
Хвостов был поэтом «Беседы» [738] , поэтом, разумеется, третьестепенным даже и для своего времени и для своего литературного направления, поэт с ошибками и выпадами. Но ведь и ошибки и выпады бывают разного типа: так вот, ошибки и выпады Хвостова были того же типа, [что и] приведенные выше державинские. Можно сказать — он расплачивался за державинский XVIII век.
Если проанализировать полемику против «Беседы», окажется, что Хвостов был только одним из кандидатов — правда, самых видных — на место пародической личности. Нападки и осмеиванье касалось наравне с ним, напр., Боброва, Шатрова, Николева и некоторых других.
738
Тыняновскую оценку "Беседы любителей русского слова" и литературной борьбы вокруг нее см. в ПиЕС, стр. 23–36, 385–386 (прим. 4).
Ср. отзывы Карамзина: "Ты верно читал в "Академическом журнале" оды Николева <…> и оду Хвостова, под именем стихотворение. То-то поэзия! то-то вкус! то-то язык! Боже! умилосердися над нами!" (1791). [Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866, стр. 19.]
Ср. также "проскрипционный список" у Пушкина:
И Николев, поэт покойный… [739]
Вовсе не безразлично то, что он был поэтом «Беседы». Оттенок отношений к Хвостову был разный, в зависимости от отношения к «Беседе». Для того чтобы ос[меивать] «Беседу», его сделали представителем ее.
739
Из стихотворной части письма к В. Л. Пушкину, апрель 1816 г. ("Христос воскрес, питомец Феба!..").