Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

334. БАХЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ

Наследье ханов! ты ль добыча пустоты? Змей вьется, гады там кишат среди свободы, Где рабство прах челом смешало в древни годы, Где был чертог прохлад, любви и красоты! В цветные окна плющ проросшие листы Раскинув по стенам и занавесив своды, Создание людей во имя взял природы, И пишет вещий перст: развалина! Лишь ты, Фонтан гарема, жив средь храмин, мертвых ныне, Перловы слезы льешь, и слышится, в пустыне Из чаши мраморной журчит волна твоя: «Где пышность? где любовь? В величии, в гордыне Вы мнили веки жить — уходит вмиг струя; Но ах! не стало вас; журчу, как прежде, я». <1827>

335. МЕЧТА ПАСТУШКИ

Когда мечтами легких снов Окован дух наш утомленный, Герой бесстрашно в сонм врагов Летит на зов трубы военной; Оратай с плугом по браздам Влачится

мирными волами; Пловец несется по морям, Борясь с кипящими волнами; А я — о бурях, о войне, По счастью, чуждая понятья, Любовь лишь зная, — и во сне Стремлюся к милому в объятья. <1829>

М. Д. ДЕЛАРЮ

Михаил Данилович Деларю (1811–1868) родился в Казани, в семье начальника архива инспекторского департамента Главного штаба. Проведя раннее детство в Казани, в 1820 году поступил в Царскосельский лицей, который окончил 29 июня 1829 года. Большое влияние на Деларю оказала лицейская традиция, начатая первым (пушкинским) выпуском и существовавшая и позже, хотя уже в ослабленном и искаженном виде; еще в 1840-е годы Деларю принимает участие в праздновании лицейских годовщин и поддерживает переписку с бывшим директором Лицея Е. А. Энгельгардтом, который воспринимает его как одного из носителей «лицейского духа». Еще лицеистом Деларю познакомился с Пушкиным и, вероятно, тогда же вошел в кружок лицеистов разных выпусков, группировавшихся около Дельвига. По окончании Лицея Деларю поступает на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий, а с 1833 года служит секретарем в канцелярии военного министерства.

Поэтическая деятельность Деларю началась еще в Лицее в конце 1820-х годов; дебютировал он в печати переводом из «Метаморфоз» Овидия (1829). С 1830 года он активно сотрудничает в изданиях Дельвига — «Северных цветах» и «Литературной газете». Как поэт Деларю развивается под непосредственным влиянием Дельвига; он воспринимает прежде всего «антологическую» линию его творчества, культивируя гекзаметр и элегический дистих и создавая образцы излюбленных Дельвигом жанров — антологической эпиграммы, идиллии («К Неве»), фрагмента — «подражания древним» («Прелестнице»), сонета. Подобно Дельвигу, он стремится расширить сферу «антологии», пытаясь воспроизвести дух восточной любовной лирики («Эротические станцы индийского поэта Амару»), обращаясь и к русским народнопоэтическим мотивам, впрочем едва намечающимся («Ворожба»). Эти эксперименты не вели у Деларю ни к созданию поэтической типологии чужих культур, ни к преломлению принципов антологической лирики в пределах традиционных жанров; они остановились на стадии стилизации и послужили для Деларю лишь школой «слога». Критика ценила «знание языка» и стилистическою выдержанность стихов Деларю; его поощряли Плетнев и Дельвиг, писавший ему: «Пишите, милый друг, доверяйтесь вашей Музе, она не обманщица, она дама очень хорошего тона и может блестеть собственными, не заимствованными красотами» [199] . Пушкин, напротив, невысоко ценил его поэзию за «чопорность» и «правильность», не находя в ней «ни капли творчества, а много искусства» [200] . В поэзии Деларю определяются и мотивы и темы, получившие широкое распространение в 1830-е годы, например тема «демона», «падшего ангела», взятая им от Жуковского (переводившего Клопщтока и Т. Мура); в трактовке ее Деларю всецело следует за Жуковским, воспринимая как раз наиболее слабые стороны его творчества («серафический» аллегоризм, моралистичность). Смерть Дельвига была непоправимой потерей для Деларю; со времени распада дельвиговского кружка его творчество идет на убыль. В 1831–1834 годах он еще поддерживает общение с литературными кругами; сближается с Пушкиным, которому оказывает некоторые услуги, в частности предупредив его о перлюстрации его писем и т. д. [201] , в 1834 году, будучи в Казани, принимает участие в деятельности литературного кружка А. А. Фукс. В том же году за перевод стихотворения В. Гюго «Красавице», признанный безнравственным и кощунственным, Деларю был отстранен от должности. В 1837 году он получает место инспектора одесского Ришельевского лицея. В 1841 году из-за слабого здоровья и трудной служебной обстановки выходит в отставку и занимается почти исключительно хозяйственными делами в своем имении под Харьковом, пытаясь выйти из материальных затруднений. К литературе он возвращается лишь спорадически, опубликовав в одесских изданиях и плетневском «Современнике» несколько переводов из Овидия и выпустив в 1839 году гекзаметрическое переложение «Слова о полку Игореве».

199

Отдел письменных источников Государственного исторического музея, ф. 445, № 228, л. 73.

200

Письмо Плетневу около 14 апреля 1831 г. — Пушкин, Полное собрание сочинений, т. 14, М.—Л., 1941, с. 162.

201

«Русская старина», 1880, № 9, с. 217; № 10, с. 424; Пушкин, Письма, т. 3 (1831–1833), под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского, М — Л., 1935, с. 50, 247.

336. ПАДШИЙ СЕРАФИМ

Гонимый грозным приговором, За райским огненным затвором Скитался падший серафим, Не смея возмущенным взором Взывать к обителям святым. Ему владеющий вселенной, Творец миров и горних сил, За дух кичливый и надменный Перуном крылья опалил: С тех пор, кляня существованье, Творца и всё его созданье, Вдали эдема он бродил. Тоскою сердце в нем кипело, Надежды чистый луч исчез… Но вот однажды от небес К нему раскаянье слетело И сердце хладное согрело Своей небесной теплотой: С улыбкой нежной состраданья Давно забытые мечтанья Над ним взроилися толпой… Поникнув мрачной головою, В раздумьи тяжком он стоял; Его тоскующей душою Какой-то трепет обладал. «Увы! — отверженный сказал. — Не мне блистать в эдемском свете, Не мне предвечного любовь! Я крылья опалил в полете — Могу ль лететь к эдему вновь?» Сказал, и слез ручей обильный Ланиты бледные свежит,— Так цвет увядший надмогильный Роса небесная живит. И что же? Дивной красотою Его шесть крыльев вновь цветут, И он летит… туда, где ждут Прощенных милостью святою. 1827

337. К ГЕНИЮ

Гость благодатный! для чего ты Приманкой сладостных речей Велишь восстать душе

моей От продолжительной дремоты? Зачем твой вдохновенный вид Своей небесной красотою К стране надземной за собою Земного странника манит? На миг единый очарован Сияньем звездной синевы, Дух встрепенется — но увы! К темнице грустной он прикован, И разорвать оков нет сил! Так древле вождь отпавших Сил, В минуту сладкого забвенья О крае вспомнивши родном, Взмахнул опущенным крылом, — Но опаленное творцом, Крыло повисло без движенья Над мощным Демона плечом. <1829>

338. МЕФИСТОФЕЛЮ

Враждебный дух, оставь меня! Твои зловещие рассказы Душе тлетворнее заразы, Опустошительней огня! Твой взор угрюмый и печальный Мятежным пламенем облит, Твой голос стонет и гремит Напевом песни погребальной… И даже в тот священный миг, Когда в восторгах молодых В свои любовные объятья Хотел бы всю природу сжать я, В устах насмешливых твоих Кипят укоры и проклятья… И бурные слова твои Грозой могучей завывают, И мир восторгов, мир любви В покровы гроба облекают… О, удались, молю тебя! Еще мой дух живой и сильный Лелеет мощная судьба Своей улыбкою умильной, Еще доступна грудь моя Слезам любви и вдохновений И чистоты сердечной гений Не позван небом от меня! Октябрь 1829

339. К НЕВЕ

Снова узрел я, Нева, твой ток величаво-спокойный; Снова, как юная дева в объятьях любовника страстных, Ты предо мною трепещешь, лобзая граниты седые! Ныне, как прежде, ты блещешь волною кипучей, — но те ли Думы, то ли веселье на душу мою навеваешь? Много светлеющих волн умчала ты в дань океану, Много дней незабвенных ушло в беспредельную вечность! Помню тот сладостный вечер, когда над волнами твоими В горький час разлученья бродил я с девою милой: О, как игриво, как шумно волнуясь, тогда протекала Ты в объятьях высоких брегов и, казалось, с любовью К гордым гранитам ласкаясь, шептала им с трепетом звуки, Сладкие звуки любви неизменной, — и что же? уж тучи Месяца лик покрывали в трепещущей влаге, и втайне Мрачно-спокойное недро твое зарождало ненастье! Помню: вот здесь на устах, распаленных любовью, пылали Девы коварной уста; убедительно, пламенно было Полное неги ее лепетанье, — но тоже уж в сердце Девы обман зарождался, и перси изменой дышали. <1829>

340. ВОРОЖБА

Ночь; луна на снег сыпучий Брызжет искры серебра; На дворе мороз трескучий, Но тепла моя нора: С треском легким и печальным В камельке огонь горит; Перед ним в платочке спальном Няня старая сидит. Дух волнуется тоскою… Няня! завтра новый год! Что-то доброго с собою Гость желанный принесет? Знаешь, милая, нельзя ли Воску ярого принесть Да про новые печали Года нового развесть? С приговорками, с мольбою Загадай-ка обо мне: Что? останусь ли с тобою Я в родимой стороне? Иль по чуждому веленью В чужь далекую умчусь, Или новой мирной тенью К старым теням поплетусь? Или нет! зачем далёко О судьбе своей гадать? Что назначено жестокой, Быть тому, не миновать… Загадай-ка лучше, няня, Не пройдет ли поутру Завтра маленькая Таня Здесь по снежному ковру? Не блеснут ли мимо окон Розы свежего лица, Не мелькнет ли русый локон У тесового крыльца? И в восторге, в упоеньи, Буду ль я в ночной тиши Целовать в самозабвеньи Очи девицы-души? Что же дряхлой головою Ты насмешливо трясешь? Полно, старая! с тобою Разве не было того ж? В дни, когда была моложе, Знала, верно, ты, мой свет, Что восторга миг дороже Полусотни скучных лет! <1830>

341. ГОРОД

Холодный свет, юдоль забот, Твой блеск, твой шум не для поэта! Душа его не обретет В тебе отзывного привета! От света, где лишь ум блестит, Хладеет сердца упоенье И, скрыв пылающий свой вид, В пустыни дикие бежит Испуганное вдохновенье. <1830>

342. ПРЕЛЕСТНИЦЕ

Лобзай меня: твои лобзанья Живым огнем текут по мне; Но я сгораю в том огне Без слез, без муки, без роптанья. О жрица неги! Счастлив тот, Кого на одр твой прихотливый С закатом солнца позовет Твой взор, то нежный, то стыдливый; Кто на взволнованных красах Минутой счастья жизнь обманет И утром с ложа неги встанет С приметой томности в очах! <1830>