Поезд пишет пароходу
Шрифт:
…
– Вы посылаете меня туда, чтобы помирить с папочкой? – пока она бежала от парка обратно, к дому, в голове сложилось много едких фраз, которые она скажет Зиву, но сейчас всплыла эта.
– Тебя? Помирить? С Китом? С чего ты взяла? – голос Зива в трубке был неподдельно удивленным.
– Отец переселяется в этот ваш «Отель десять негритят».
– Кит переезжает в «Чемпион»? Я не знал. Правда, не знал. А что, ему больше жить негде?
Мага могла лишь предполагать, какие финансовые перипетии начинались всякий раз, когда очередная женушка подавала на развод. Ангел мщения с серебряными веками, над которыми подрагивают черные страусовые перья, она представлялась ей, окруженная адвокатами и возникающая с первым ударом театрального грома. Видение, кажется, посетило и Зива.
– Простите, – сказала Мага. – Просто поверить не могла, что бывают такие совпадения.
– Ладно уж, я понимаю. И хочу заодно кое в чем признаться. Есть причины, по которым мне хотелось бы, чтобы ты оказалась в «Чемпионе». Давай-ка встретимся, и я объясню.
…
– Да уж, не знал, что Кит вселяется туда, – сказал Зив, когда они уселись за столик в кафе. – Как я могу заставлять тебя с ним мириться, если я сам с ним не в контакте?
Не в контакте? Мага не удивилась. В последние годы Кит успел дать несколько больших интервью, в которых бодро рассуждал о политике и наговорил такую кучу эксцентричной взаимоисключающей ерунды, что многие из друзей молодости перестали с ним здороваться.
– Так что за тайные причины, о которых вы говорили?
– Тут вот какое дело. – Зив дождался, пока официантка отойдет от их столика. – Хотя нет…. Знаешь что, скажи вначале, что ты думаешь о «Чемпионе»? Если уж ты была там сегодня – поделись впечатлением. Как он тебе, на свежий взгляд?
Мага пожимает плечами:
– Все эти заросли, парк… Таких зданий немного: вроде не так уж далеко от центра, а стоит особняком.
– Это точно, – кивает Зив. – Охранять такое здание – та еще головная боль. Его же можно захватить, как крепость. Глупая была затея, устраивать там гостиницу для дипломатов.
– Каких еще дипломатов?
– Как, ты не знала? Корпуса строились как гостиничный комплекс для нескольких посольств, но потом, после того как стало модно захватывать самолеты и гостиницы с большим числом заложников, наши резко раздумали размещать посольские семьи в одном месте. Пытались сделать из «Чемпиона» просто гостиницу, но и это не пошло, не знаю, кстати, почему. И тогда уже додумались устроить там жилой комплекс для стариков. Тихо, удобные дорожки в парке, пологие спуски. В общем, большие квартиры перестроили в однокомнатные. Дикие они, правда, получились. Такая уж мода была в архитектуре, а старикам отдуваться: у кого-то стена наклонная, у кого-то окно круглое, вот у пенсионеров крыша и едет раньше времени. Странное, вообще-то, место.
Зив замолчал. Мага ждала.
– Хочу рассказать тебе одну историю, и ты поймешь, почему я делюсь этим с тобой, а не с кем-нибудь другим. Это касается одной давней дружбы: нашей с твоим отцом и еще с одним парнем. Он был архитектор, его звали Герц.
Даниэль. Кит и Конусы
Здесь была даже техническая раковина. Пустив воду тонкой струйкой, чтобы не шуметь, я умылся и помыл наконец сальные волосы раствором для мытья полов с лавандовым запахом. Я неплохо выспался в подсобке. Нашел ее сразу же, как только сбежал от той изумленной бабки. В шкафу нашлась целая упаковка новых тряпок, вчера я разложил их на полу. Места хватило как раз, чтобы лечь, касаясь ногами двери. Одеялом мне послужил кусок одноразовой скатерти, который я отмотал от огромного рулона уже среди ночи, когда замерз. Наутро оказалось, что она красная с золотыми звездами.
Теперь можно было бы и выйти – я умирал от голода. Если не роскошествовать, то на еду мне должно было пока хватать. Но я побоялся отправиться в продуктовый прямо сейчас: нужно быть осторожным. Было все еще слишком рано. Лучше бы подождать, пока утро войдет в силу, и появятся посторонние: посетители и посыльные, – тогда можно будет преспокойно пройти мимо охранника к выходу. Уборщики могли прийти с минуты на минуту, поэтому я тихонько перешел из подсобки в закуток рядом с пожарной лестницей и осторожно выглянул в окно. У корпуса стоял грузовик,
«Переезжать нужно ночью», – объявил он так естественно, словно мы продолжали давний разговор. – Видел это позорище? – Он кивнул на ящики, которые уже выгрузили из контейнера. В цитадели из картонных коробок не было ничего позорного. Наоборот: все они были аккуратно запечатаны и снабжены логотипом фирмы перевозок – это выглядело даже весьма стильно. Но я почему-то сразу понял, что он хотел сказать. (Наверное, потому что у Кита всегда был удивительный дар: напрямую, без обиняков, обращаться именно к своему зрителю.) И так же спокойно, словно говорил со старым другом, он продолжал: «Видел? Вот она, человеческая жизнь. Вот такой ширины – вот такой вышины! Куб. Физический объект. Ты учил физику?» Он смотрел на меня приветливо, но я понял, что он меня не узнает. Я учился на литературоведческом, но когда-то брал у Кита курс сценарного мастерства. Разумеется, он меня не помнил и сейчас обращался ко мне просто как к прохожему, условному студенту, хотя университет я давно закончил.
Встретить его именно сейчас было невероятной удачей. Может, попросить, чтобы он помог мне с работой? Но как к нему обратиться? Напомнить, что я бывший его студент, или рассказать о том, что я был в команде организаторов Фестиваля? С тех пор как я у него учился, он успел снять еще пару фильмов, еще раз жениться, вляпаться в историю с наркотиками и вновь развестись.
…
Кит руководил разгрузкой весьма бодро. За время, что я его не видел, он здорово растолстел, но двигался плавно, с комичной важностью, как плывет, касаясь тротуара, сбежавший с вечеринки розовый воздушный шарик. Он подбежал было к рабочему, выгружающему из кузова тяжелый ящик, но не успел: тот с размаху опустил ящик на асфальт.
– Давайте-давайте, швыряйте колонки, я себе новые куплю! – Кит страдальчески закатил глаза, призывая меня в свидетели, потом схватился за ящик сам. Это был мой шанс: ему, похоже, нужен был и помощник, и зритель.
– Давайте я это понесу, я умею обращаться с техникой. – Кит взглянул на меня уже повнимательнее. Как и все знаменитые люди, он пытался понять узнаю` я его или нет, и я решил не скрывать, что узнал. – Не поднимайте это сами, ящик слишком тяжелый, и, кроме того, моя бабушка не простит, если не возьму у вас автограф.
Кит усмехнулся и передал мне ящик.
Ему и в самом деле не стоило таскать тяжести, пару лет назад он чуть не умер. Он тогда пробыл в коме несколько недель. Газеты публиковали едва ли не ежедневные сводки о его состоянии. Последняя жена регулярно отчитывалась о монологах, которые произносила над постелью больного. Но он не возвращался, и близкие все искали, чем бы приманить его из глубины. Постойте, а что он еще любит? Может, попробовать музыку? Все знали, что Кит обожает оперу. Но до музыки не дошло. Кто-то принес в палату горячую пиццу, и безжизненная груда плоти, опутанная трубками и проводами, всколыхнулась. Вот так вот все оказалось просто. Пицца, а вовсе не любимая лунная тарантелла! Газетчики рыскали, желая выяснить, откуда именно пришло исцеление, и сразу несколько самых наглых из владельцев пиццерий попытались назвать свои забегаловки его именем. А он уже опять был на экране. Пожимал руки, улыбался, затянутый во фрак, выплывал на сцену на церемониях награждения. Не потому ли Киту так стыдно сейчас за свои ящики, что он помнит тишину, которая окружала его тогда в больнице, пока у него не было ничего, даже собственного тела? Но чего именно он стыдится теперь? Того, что башня из ящиков слишком велика или оскорбительно мала? Или того, что она вообще существует?