Поезд
Шрифт:
Прием здесь был организован лучше — не только судя по числу дам с повязками, но и потому, что люди действительно занимались размещением беженцев.
Я надеялся наконец увидеть море — впервые в жизни. Однако вскоре я понял, что оно далеко, а мы находимся в устье реки, но тем не менее видел мачты и трубы кораблей, слышал рев сирен; неподалеку от нас из поезда высыпали матросы, которые построились на перроне и удалились походным шагом.
Стояла такая же невообразимо солнечная погода, как и в предыдущие дни; прежде чем поезд тронулся,
Несколько секунд я поволновался: дежурный по станции заспорил с каким-то представителем власти, указывая на наши три невзрачных вагона, словно обсуждая, отцеплять их или нет.
Мало-помалу мне стало казаться, что, находясь — не по своей воле в бельгийском составе, мы представляем собой проблему для начальства, однако в конце концов нас отправили.
Но больше всего нас удивила толстуха Жюли. За несколько секунд до свистка она появилась на перроне
сияющая, свежая, в хлопчатобумажном платье в цветочек, на котором не было ни морщинки.
— Что, по-вашему, ребята, делал Жюли, пока вы тут валялись на соломе? Приняла ванну, настоящую горячую ванну, в гостинице напротив, а по дороге еще ухитрилась купить платье!
Поезд шел к Вандее, и через полчаса я издали увидел море. В волнении я взял Анну за руку. Я видел море в кино и на цветных снимках, но мне и в голову не приходило, что оно такое светлое, огромное, нематериальное.
Вода, отражая лучи, была такого же цвета, как небо, солнце находилось одновременно внизу и наверху, все грани стерлись, и мне на ум пришло слово «бесконечность».
Анна поняла, что все это для меня внове, и улыбнулась. На душе у нас обоих было легко. Да и весь вагон находился в веселом настроении.
Теперь мы примерно знали, что нас ждет: консул добежал до первых вагонов и успокоил своих соотечественников, а мужчина с трубкой, который был всегда начеку, сообщил нам новости:
— Бельгийцев, похоже, повезут в Ла-Рошель. Говорят, у них там сортировочный пункт. Для них уже оборудован целый лагерь с палатками, кроватями и всем необходимым.
— А мы? Чем мы хуже бельгийцев?
— Для нас тоже что-нибудь придумают.
Поезд шел медленно, и я читал названия местностей, напоминавшие мне прочитанные книги: Порник, Сен-Жан-де-Мон, Круа-де-Ви.
Мы увидели остров Иё, который в ярком свете солнца можно было принять за лежащее на воде облако.
На несколько часов наш состав превратился как бы в экскурсионный поезд для школьников, который сворачивает на второстепенные ветки и останавливается в открытом поле, а потом снова возвращается назад.
Мы не боялись больше выходить из вагона, выпрыгивать на ходу, зная, что машинист нас подождет.
Я понял, почему мы так много маневрировали и так долго добирались сюда из Арденн.
Регулярные поезда с обычными, заплатившими за билет, пассажирами еще ходили, а на крупных линиях, кроме того, уже появилось множество эшелонов с войсками и снаряжением, которым
Почти на всех станциях рядом с железнодорожниками замелькали офицеры, отдававшие им распоряжения.
А наш поезд не принадлежал ни к одной из этих категорий, и его время от времени переводили на запасный путь, чтобы дать пройти другим составам.
Я присутствовал при одном телефонном разговоре, который состоялся на прелестном вокзальчике, утопавшем в красной герани; на пороге кабинета начальника станции лежала собака. Сам начальник, страдавший от жары, сдвинул фуражку на затылок и поигрывал лежащим на столе флажком.
— Это ты, Дамбуа?
Позже другой начальник станции объяснил мне, что они говорили не по обыкновенному телефону. Если не ошибаюсь, это называется селекторной связью, по такому телефону можно разговаривать только с соседними станциями. По нему же сообщают о прибытии поездов.
— Как там у тебя?
За домом виднелась загородка для кур, такая же, как у меня, и аккуратная грядка с овощами. На втором этаже женщина занималась уборкой и время от времени вытряхивала тряпку в окно.
— У меня здесь двести тридцать седьмой. Больше держать его не могу, жду сто шестьдесят первый. У тебя запасный путь свободен?.. А Гортензия уже открыла бистро?.. Предупреди, что у нее скоро будет масса посетителей… Ладно… Благодарю… Отправляю.
В результате мы провели три часа на крошечном вокзале, рядом с которым помещалась гостиница, выкрашенная в красный цвет. Пассажиры брали столики штурмом. Пили. Подкреплялись. Мы с Анной сидели снаружи, под сосной, и временами, не находя темы для разговора, испытывали неловкость.
Если бы мне пришлось описывать местность, где мы находились, я смог бы сказать лишь о пятнах солнца и тени, розовом цвете дня, зелени виноградников и смородинников, о своем оцепенении, о чисто животном блаженстве, и я спрашиваю себя, не был ли я в тот день очень близок к полному счастью.
Запахи вокруг напоминали детство, воздух чуть дрожал, слышались неуловимые звуки жизни. Кажется, я об этом уже говорил, но ведь я не пишу серьезное сочинение, а просто нацарапаю несколько строчек здесь, страницу-другую — там, наспех, украдкой, поэтому повторы неизбежны.
Приступая к этому рассказу, я очень хотел предварить его предисловием — не столько по необходимости, сколько из сентиментальности. Дело в том, что в библиотеке санатория были преимущественно книги прошлого века, а писатели в те времена имели обыкновение делать предуведомление, предисловие или обращение "к читателю".
Бумага в этих книгах, пожелтевшая, тронутая коричневыми пятнами, была более толстой и глянцевитой, чем в теперешних, а сами книги источали приятный запах, который для меня навсегда связан с персонажами романов. Черные ледериновые переплеты блестели, словно локти старого пиджака; такие же переплеты я обнаружил потом в публичной библиотеке Фюме.