Поезда идут на Запад
Шрифт:
— Ну да, подушки, — махнул рукой Петька. — Они идут на глубину и спят, стоя против течения. Только хвостиками помахивают.
— Спят и помахивают? Интересно! А ты видел?
— Конечно, видел.
— Как же ты видел на глубине-то?
Через мост снова загрохотал поезд. Часовой вышел из будки и неподвижно замер возле нее. На солнце поблескивал штык винтовки.
— Хорошо, что Графа нет, — заметил Петька. — Как он прозевал нашу рыбалку?
— Еще придет! — отозвался Сережка. — Надоест бегать с мелюзгой и примчится сюда. Вот увидите!
Солнце медленно, словно бы неохотно
— Пора! — Сережка встал.
Мы снова забрели в воду. Ветра не было, и река была спокойна. Только возле камней кипели буруны. Над водой роились всякие мошки, крохотные мотыльки — «липки». Когда они опускались к самой воде, раздавался всплеск: играла рыбешка, на лету ловила насекомых. Вот, кажется, заиграли и хариусы. Всплески были осторожны, точнее не всплески, а вьюнки, воронки. Я, еле удерживая равновесие, закинул лесу подальше, затаил дыхание. Возле крючка с шерстью вода крутанулась воронкой, и рука ощутила упругий рывок. Я подсек, потянул удилище на себя. Серебристое тело хариуса тяжело моталось на лесе. Я выбросил его на берег и поспешно вышел из воды, стараясь меньше шуметь. Хариус сорвался с крючка и затанцевал к воде, я еле успел его схватить. Положил в ведерко. Но когда снова забрел в воду и закинул удочку, крючок утонул. Я поправил насадку, закинул снова — повторилась та же история.
— Тонет, — негромко сказал я Петьке.
— И у меня тонет, — отозвался он полушепотом.
— У меня тоже, — пожал плечами Сережка.
Оба они вытащили по рыбине. Дальше ловить было бесполезно, и мы вышли на берег.
— Надо сменить шерсть. Доставай, Петька, запасную.
Мы разделили остаток шерсти поровну и сменили «мотыльков». Я поймал двух, Петька трех, Сережка одного хариуса, и крючки снова погрузились в воду. Пробовали подсушить шерсть, но напрасно.
— Старая шерсть. Жиру в ней нет, — объяснил Сережка.
— Мало я надергал, — пожалел Петька.
— Пошли домой. Уже поздно. — Сережка стал сматывать удочку.
Дома нас встретил Граф. Он заглянул в ведерки и сказал:
— К-ко-кошке на уху…
— Сам ты кококошка! — обозлился Сережка. — Ты и того не наловил. А мы сложимся — будет хорошая уха.
— З-зато я другое делал!
— Что делал?
— Я узнал, кто такой квартирант.
— Ну, кто?
— Шпион! — убежденно ответил Граф.
— Шпион? — Петька раскрыл рот, брови его поползли вверх.
— Ну да, шпион. Я целый д-день следил за ним.
— Следил? Ну и что?
— Он в-весь зарос бородой. Глазищи — во! Как ш-шары… Страх берет!
— И что же он делал? — допытывались мы.
— А вышел, умылся под березой и опять в вагон. Все оглядывается, будто что украл. Из вагона выглянет, покрутит-носом и опять скроется. А я тихонько подкрался к окошку и стал слушать. Он там все чего-то копошится… верно что-нибудь готовит, чтобы навредить…
— Чепуху мелешь, Граф! — сказал Сережка. — Какой он шпион? Тебе просто померещилось.
— Ну да, померещилось! А чего он боится? Все оглядывается, да за дверью прячется. И сам страшный. Глаза — как шары!
— Ну, то, что глаза, как шары, еще
— Я с-с-свой человек. А он — чужой, — убежденно сказал Юрка.
Больше от него добиться ничего не удалось. Юрка ушел домой, а мы сели и стали думать над тем, что он сказал.
— Врет все Граф, — сказал Сережка.
— А, может, не врет? — засомневался Петька. — Может, и в самом деле это человек недобрый? Иначе чего бы ему прятаться там, на пустыре, на отшибе. Живет себе втихомолку, а сам следит за поездами, да считает, сколько за день проходит военных составов, да чем они нагружены… А то еще, чего доброго, собирается взорвать мост. Всякое может быть. Время военное…
Сережка долго молчал, потом предложил:
— Давайте последим за ним. Надо узнать, что он за человек, чем занимается. Только осторожно — у него ружье есть. Двустволка.
В тот вечер Сережкина мать наварила нам ухи из хариусов. Она получилась отличная, вкусная. Граф за столом поторопился, хлебнул горячего и снова обжег губу, но не очень.
Глава десятая
ШИТО-КРЫТО
Юрка все же заронил в наши головы искру подозрительности, и мы подумали: «А что, если и в самом деле человек, поселившийся в вагоне на пустыре, имеет дурные намерения?» Поэтому мы решили все разузнать про него.
Но человек этот был очень скрытен, и разузнать что-либо оказалось почти невозможно. Он все сидел в вагоне и на улицу показывался очень редко. Наружность его не внушала доверия: лицо неприятное, бородатое; длинные и, видимо, очень сильные руки, словно клешни у краба; глаза большие, пронзительные. Одевался он обыкновенно: серые штаны из простой материи, старые порыжелые сапоги со стоптанными каблуками, кургузый пиджак с латками на локтях.
Рано утром он вылезал из вагона, умывался под березой и все, как нам казалось, беспокойно оглядывался. А потом уходил куда-то в сторону от станции.
— Видать, путевой рабочий, наверное, обходчик, — заметил Сережка, когда мы наблюдали за незнакомцем из-за кустов.
— Ничего подобного! — возразил Петька. — Он не берет с собой никаких инструментов. Обходчики всегда носят молот, гаечные ключи, запасные костыли. Скорее всего, он нигде не работает. Вчера я видел его на насыпи. Он сидел там возле куста и считал вагоны. Как раз шел воинский состав.
— Так уж и считал! — засомневались мы.
— Я заметил — губами шевелил…
— Ну, а если сосчитает, так куда передает сведения? — недоверчиво покосился на Петьку Сережка.
— А прямо по радио в Германию.
— Откуда у него радио?
— Радиостанцию он получил от фашистов, через их агентов. Работает на ней по ночам. — Петька говорил так, как будто в этом был совершенно уверен.
— Если бы работал ночами, было бы слышно. Мы сколько раз вечерами подслушивали — в вагоне тихо, ни звука.
Петька озабоченно пожал плечами и умолк. Видимо, он тоже стал сомневаться в своих предположениях. Стоять в кустах надоело, мы тихонько выбрались на тропинку и пошли в поселок. Петька ухватился за новую мысль: