Поездка в Египет
Шрифт:
— There is a good shot for you, mister Van den Bosch, [112] воскликнул однажды мистер Джонсон, и день чуть не закончился катастрофой.
Пылкий Бельгиец схватил меня под руку.
— Так как вы расписались в книге, сказал он доверительно, — то прошу вас быть моим секундантом.
И вот было к чему повело мое непростительное легкомыслие!.. К счастью дело обошлось без кровопролития: мне удалось убедить Фан-ден-Боша, что Джонсона вызывать не следует, ибо, во-первых, по всем вероятиям он, как Англичанин, откажется драться, во-вторых, если не откажется, то дуэль будет неприятна для Miss Emely.
112
Отличный для вас выстрел, мистер Фан-ден-Бош.
Колеса
После полудня пришли в Эснэ или Исна [113] , небольшой городок, с неизменными глиняными домиками, жалкими кофейнями и запахом дыма. Место славится лучшим в Египте климатом. Построенная на развалинах древнего Латополиса, города богини Атор и рыбы Латуса, Пена сохранила среди своих хижин храм времен Птоломеев. Мы отправились к нему пешком чрез квартал Гавази — ночных бабочек, невидимых дневною порой, и потом чрез базар, где между прочим, продаются грубые полотенца с кубическим узором, вышитым канителью и телками. Кругом нас изобретательные мальчишки вертелись колесом или притворялись калеками, — у кого вскакивал за плечами горб, у кого витушкой сводило руку; иные разбивали о собственную голову арбузы и угощали ими путешественников. Безобразный старухи в черных лохмотьях неподвижно сидели у стен, подобный угольным мешкам, выставленным для продажи… Некогда это были веселые, беспечные баядерки, сиявшие в ореоле молодости, красоты и счастья, но давно отплясали они свою красную весну, и теперь, всеми покинутые, доживают век в уличной пыли.
113
Западный берег.
Храм находится под почвой и набит илом и щебнем; только внутренность портика опростана. Против закопченных лачуг торчат из земли верхи передних колонн, поддерживающих нетронутую крышу, а с надворья можно как с хор смотреть в глубокое темное помещение. Над остальными частями (не откопанными) вдоль и поперек пересекаются городские улицы. В портике, куда сходишь по крутой лестнице, колонны и стены — однообразно-серого цвета, без признаков краски — до верху покрыты врезными рисунками и мелкими иероглифами. Дверь, ведущая в покои наоса, завалена до архитрава камнями и мусором; пред нею стоишь как на пороге нового, еще неизведанного мира, и под обаянием тайны воображаешь не весть какие чудеса, а там наверно тот же серый камень, такие же вереницы царей в колпаковидных шлемах и богов с птичьими и другими головами, состязающихся в неуклюжести и высокомерии, те же знаки непонятных письмен, бессвязные и утомительные как горячечный бред…. {26}
Но мы уже снова в пути. Общество, ища как всегда прохлады и воздуха, расположилось наверху под тентом, и здесь моим поверхностным наблюдениям открыто широкое поле. Друг против друга, зарывшись в нумерах New York Herald'а, как-то лакомо спят мистер и мистрис Поммерой: лица их и во сне продолжают выражать две крайности — насмешливый ум и сентиментальную глупость; miss Emily, болтая вперерыв со всеми туристами, сторонится одного Фан-ден-Боша: она, кажется, возненавидела его за собачью шкуру, подаренную ей вчера при всем собраны; убитый горем, пламенел любовью и ревностью, он притворяется, однако, равнодушным и усердно твердит арабские вокабулы… Анджело, сумевший остаться с ним в наилучших отношениях, дружески развлекает его какими-то небылицами; непоседа-ученый; глядя за горизонт, мыслить о судьбах человечества. Ахмет-Мустафа обновляет подарок Бельгийца, подзорную трубу, тщетно стараясь увидать в нее Эль-Кулу, самую южную и чуть ли не самую незначительную из египетских пирамид; прочая компания под председательством мистера Джея и мисс Монро, играет в загадки, а серьезные люди — я и Miss Gertrude — записываем наши путевые впечатления.
— Dear me! [114]
Дневник Miss Gertrude более сжат, чем мой. События намечены в нем общими чертами. Например:
«Cairo, 11 march (n. s.). All day we were shopping with Ma» [115] .
«Сиут, 14 марта. Мой donkey „boy“ раздавил мою шляпу. „Pa“ очень смеялся [116] .
114
Непереводимое восклицание, соответствующее нашему «Боже мой»
115
Весь день ходили но лавкам с Мама.
116
«Pa» и «Ma» сокращенное от «papa» и «mamma»
„Кэнэ, 15 марта. Emily отдала мне свои розовый атласный пояс“.
„Луксор, 18 марта. Я умею сказать: gawareety-lee we pa roosky. [117] Меня научил один господин“ (это был я).
„Иена, 20 марта. „Pa“ уверяет что здесь есть большой модный магазин; но мы с „Ma“ его не нашли“…
Шум колес, жара, блеск солнца и реки, чем дальше едешь — все более и более располагают к неге и сну. Туристы потягиваясь, ежеминутно зевают, и сами пароходы как будто ленивее пенят Нил. Кругом нас все заснуло. Подобный неизмеримому лугу, осененный редкими пальмами, почивает в истоме Египет. Над ним в небесах дремлют коршуны, ширяя на распростертых крыльях. По отмелям спят орлы и пеликаны, и пробужденные выстрелами, в каком-то изнеможении, как бы нехотя, снимаются с обсиженных мест; зачем? картечь, не долетев до берега, сонная падает в реку.
117
т. е. говорите ли вы по-русски.
Суматоха на палубе вывела нас из сладостного оцепенения: буфетчик, прислуга, команда, все бежит к кухне; машина свистит, капитан машет переднему пароходу; наконец Бехера останавливается и к нам съезжает тамошний доктор Итальянец. Оказывается, один из лакеев, доставая вино, упал в трюмовый погреб и расшибся. лежит бледный, с помутившимся взглядом, и молчит. Доктор прописал ему… слабительное. Как большая часть итальянских медиков, он употребляет это средство ото всяких болезней, и еще недавно, к тайной радости Бельгийца, в лошадиных приемах давал оное Джонсону против зубной бот. К вечеру слуге стало лучше.
В сумерки прошли мимо Эль-Каба (восточный берег) с остатками набережной, крепостною стеной и гробницами Элейфиасполиса, а когда совсем стемнело, заночевали против деревеньки Эдфу, древней Appolinopolis Magnae.
Знаменитый мореплаватель пришел объявить, что завтра утром мы посещаем её храм и что в виду этого breakfast назначен в половине седьмого. „If any further information are required…“ Но возгласы, хохот и шиканье заглушили его слова. Туристы возмутились поголовно: никто не хотел вставать в шесть часов, и г. Кук должен быль дать нам полуторачасовую отсрочку, после чего удалился осыпанный, как цветами, рукоплесканиями.
Ослы… (быть может я слишком часто говорю об ослах и о погонщиках. Что делать? начиная день среди их шумного табора мы проводим с ними полжизни, и как преобладающее „путевое впечатление“ они невольно на каждой странице просятся под перо.) Ослы, которых на утренней заре пригнали из Эдфу, отстоящего за версту от реки, были тщедушнее и ободраннее чем где-либо; зато таких горластых и бесноватых мальчишек мне равным образом нигде еще не случалось видеть: живи они в менее благодатном крае, наверно все кончили бы чахоткой. Своих жалких скотинок они тащили и за узду, и за стремя, и за хвост, били их палками, покалывали щепками, вскакивали на них, ныряли под ними, — и все это без малейшей видимой надобности. Возгласы и крики тоже не имели никакого значения: английских слов здесь знают гораздо меньше, чем в Фивах, и в обхождении с иностранцами почти исключительно употребляется приветствие „good morning“, повторяемое десятки и сотни раз; оно оглушительно как все, что произносят ослятники, и к тому же выкрикивается так торопливо и озабоченно, что всякий раз непременно вздрогнешь, — в невинных словах положительно слышится какое-то запоздалое остережение от неминуемой уже гибели.