Поездом к океану

Светлая Марина

— Я подумал о том, что хочу угостить вас, — деловито сообщил ей Жером, и она сдержанно кивнула ему в ответ.

— Мельпомена никогда не была против пропустить стаканчик-другой, верно?

— Как скажете. Мне нравится ваш энтузиазм. И ваша инициативность. Но давайте впредь условимся — если уж работаю с вами я, то хотя бы меня ставьте в известность о своих действиях. Не рискуйте там, где это не нужно.

— Я ничем не рисковала, — отмахнулась Аньес. — Хуже все равно быть не может…

— Поверьте, может. Я знаю. Моя задача выводить вас на нужных людей, но в вопросах вашей защиты я ограничен, придется ставить в известность кое-кого повыше, а это уже серьезно, — последнее было сказано полушепотом

и так, будто бы он вот-вот уронит голову на стол.

— Связей у меня сейчас больше вашего. Куда вы можете меня вывести? Познакомить с Камю? Или с Кокто? Кроме совести нации, они ничего не значат в реальном мире, в котором мы ведем эту позорную войну.

— Но и ваши знакомства — еще довоенные, — справедливо заметил Калигула. — И не кипятитесь, вы обращаете на нас внимание. Пейте. И улыбайтесь, пожалуйста.

Калигула был еще очень молод. И очень неглуп. И очень талантлив. И очень смел. И она совсем не умела понять, когда он играет, а когда он настоящий.

С того самого дня, как они познакомились, Аньес мало что понимала в общении с этим мальчиком, который то горячо и задиристо шагал на демонстрации против ведения войны в Индокитае, то горячо, но праздно отстаивал права Вьетминя в его борьбе на вечеринке у Риво, то горячо, но деловито предлагал ей… сотрудничество.

Аньес впервые увидела его в конце весны, когда снимала шествие, организованное ФКП[1] в центре Парижа, для газеты и знала сама, чувствовала, что должна идти с ними и точно так же, как они, кричать: «Не хотим быть палачами!» Так было бы верно, так поступил бы Марсель, он шел бы с толпой, он шел бы впереди всех, потому что это соответствовало его принципам и потому что он был не таким, как фальшивка-Леру. А Аньес согласилась бы и с чертом, если бы он нес им мир, который они сами уничтожали, пусть и на другой стороне глобуса. Она ненавидела войну. Ненавидела. А значит, в тот день она ненавидела французское государство, которое ее несло. Как можно? После всего, что они здесь пережили — как можно там?

В шумной толпе шагали мальчики и девочки, мужчины и женщины, но не они с Марселем, и отчего-то ей верилось, что горячие эти мальчики — непременное будущее ее страны. Вийетт лишь на мгновение задержался на ней взглядом, выцепил на один миг из группы журналистов, толкающихся у дороги ради эффектных снимков, когда она отняла фотокамеру от лица. Аньес узнала его — глаза Калигулы тогда глядели со всех театральных афиш. И на его спектакль на другой день она шла, зная, кто он такой.

Ему прощалось многое, его обожали, его нарекли «парижским ангелом» не иначе за светлый взор и прекрасный голос, которым он произносил одинаково вдохновенно тексты своих ролей, будь то бог, человек или сам дьявол во плоти. И никто не догадывался, никто на свете не догадывался, что этот самый юноша, безрассудно и горячо защищающий вьетнамцев, не скрывающий своей симпатии к Советскому союзу и при знакомстве объявляющий во всеуслышание, что он коммунист, и правда завербован советскими спецслужбами и сам является вербовщиком. Как можно относиться серьезно и с подозрением к словам мальчишки-актера?! Никак. Совсем никак, если жизнь не бьет по затылку так сильно, что теряешь равновесие.

— В КСВС[2] кадровые перестановки, — наконец проговорил Жером после того, как официант принес им еще бутылку чего-то крепкого и заставляющего кровь бежать быстрее. Со стороны они казались парочкой на хорошем подпитии, веселящейся здесь ночь напролет, успев уже даже потанцевать, и Аньес было смешно от этого — он же и правда ребенок рядом с ней.

Неужели не странно? Неужели не обхохочешься?

Калигула, между тем, продолжал:

— С тех пор, как генерал Риво занял новый пост в министерстве, за собой он привел своих людей. Потому мы и настаивали, чтобы

вы возобновили знакомство. Недурно иметь кого-то большого на подхвате, а?

— Риво не может быть на подхвате, — вздохнула Аньес, — я его почти не знала. Марсель был с ним знаком, а я видела несколько раз. Если бы не господин Леру, я бы даже на ту вечеринку не смогла попасть.

— Но с вашим мужем генерал находился в дружеских отношениях? Что он говорил о нем?

— Мне казалось, они хорошо друг о друге отзываются. Марсель уважал героев Великой войны.

— Стало быть, стоит попробовать зайти отсюда. Подавать повторное прошение пока не спешите. Вам нужна уверенная поддержка, а с таким напором прямо сейчас только хуже можно сделать.

— Да куда уж хуже! — второй раз за вечер возмутилась Аньес, но сгладила это возмущение глухим смешком и вновь приложилась к своему виски. Трезветь ей не хотелось. Трезветь — значило снова оказаться один на один с отвратительным миром.

— Разозлите этого нового начальника КСВС, а он, поговаривают, из тех, что и ногти живьем вырывают во благо Франции, он и против Риво пойдет, с него станется. Зачем нам такие потрясения во власти, где всегда можно найти прогнившее звено?

— О-о-о, — посчитала нужным изумиться она, тогда как не была изумлена вовсе. — Кого же этот новый начальник так сильно напугал? Того сопляка, который мне отдавал документы? Господи, Жером, какая чушь! Отказать мне из-за того, что у меня нет мужа!

— Тш-ш-ш, дорогая, — Калигула обхватил ее пальцы и поднес к лицу, быстро коснувшись их горячими губами. От этого прикосновения по ее позвоночнику прошли мурашки. — Он все правильно сделал — в соответствии с законом. Этак у вас меньше оснований поднимать шум. Ваша неблагонадежность не доказана, но и не опровергнута. А вот разрешения и правда нет. Не так уж и глупо он все провернул.

— Подло и трусливо, — проворковала Аньес.

— О нем наводили справки. У него безупречный послужной список — он в армии с тридцать девятого, был в плену, сбежал, воевал в Сопротивлении, а потом и в Свободной Франции, год прослужил в Германии — перевоспитывал немцев. Награжден орденом Освобождения. Я бы восхищался им, будь у него хоть какая совесть. Когда такие люди оказываются в Индокитае — позор для армии. Но это не имеет отношения ни к подлости, ни к трусости.

— Каков герой!

— И все же я рекомендую вам держаться в стороне от этого героя. Не бодайтесь. Мы не в Провансе и не в Лангедоке, чтобы устраивать корриду.

— Мы, бретонцы, играем в регби, — отрезала она с ангельской улыбкой.

— Славная игра! Вот этим и займетесь, но с Риво. Он большой любитель спорта. В данный момент ваша задача — возобновить знакомство с ним, и если вы хотите попасть во Вьетнам… Мы все на это надеемся… нам нужны люди там. Наши, по-настоящему наши люди… которые любят Францию и которые не хотят видеть кровь на ее руках… Потому, пожалуйста, избегайте прямой конфронтации с командованием КСВС. В конце концов, это едва ли не единственный ваш шанс. Подполковник Юбер — не тот человек, с которым стоит так рисковать.

— К-то? — икнула Аньес, резко оторвав взгляд от красно-желтой стены за сценой, где продолжал балагурить джаз-бенд. От алкоголя ей сделалось горячо. Или от музыки. Или от имени.

— Подполковник Юбер… да вы видели его! Должны были! У Риво на новогоднем маскараде!

Пауза, которую она допустила, на ее счастье была почти незаметной. Между двумя сокращениями сердечной мышцы, наверное. Не больше.

— Это он теперь командует КСВС? — уточнила она.

— Да. Стоило догадаться еще тогда, что генерал не представлял бы чужого человека с такой помпой высшему командованию и членам правительства. Там обитают птицы совсем иного полета, чем мы с вами, кем бы мы ни были, да, Аньес?